Брук Макэлри - Жить не спеша

Жарким хлопотным летом я занималась расхламлением, а долгой унылой зимой пыталась выкроить крохотные кармашки времени, чтобы глубоко подышать и успокоить взбудораженный разум. Как-то поздним зимним утром я шла по нашему заброшенному саду и вдруг заметила свисающие с гарденбергии кисти бутонов. Они появились за одну ночь – я в этом была уверена – и явно собирались цвести.

Каждое утро, выходя развесить белье, я останавливалась посмотреть, как там мои цветы. Я замечала, как они изменились за прошедшие сутки, как выросли и побелели бутоны, все больше раскрываясь и выпуская лепестки. Потом стала замечать и другие вещи: паутину, муравьев и других букашек, для которых мой сад был домом. Я замечала тени и солнечные зайчики.

Та зима была долгой, затянувшейся на годы замешательства, гнева, печали и усталости, но с цветением гарденбергии во мне что-то пробудилось.

Когда я вышла в сад и увидела первые завязи, которых днем раньше еще не было, то испытала что-то вроде озарения. Да, это были всего лишь бутоны, но то, что они появились из ниоткуда и на глазах превратились в прекрасные цветы, иначе как чудом не назовешь. Я открыла секреты чьей-то жизни, стала свидетельницей чуда, а все потому, что просто обратила на это внимание.

Может показаться нелепым, что такое незначительное изменение в саду для меня стало таким значительным, но то первое наблюдение явилось, образно говоря, устьем моей реки наблюдательности.

Сначала я замечала какие-то отдельные вещи: пыль, клубящуюся на солнце в зале; колибри, вернувшихся на нашу жакаранду; запах жасмина в воздухе.

Мало-помалу этот ручеек наблюдений превратился в поток, который начал проникать через мою броню.

Я замечала глаза своей дочери и то, как радостно они вспыхивают, когда я соглашаюсь с ней поиграть.

Замечала теплое дыхание своего сына, когда он спал у меня на груди.

Замечала, как муж всегда целует меня перед уходом на работу.

Замечала, как бьется мое сердце.

Замечала слова и то, как они на меня действуют.

А потом поток наблюдений стал рекой – улыбок и доброты, закатов и возможностей, важных вещей и мелочей, – вместе с которой тихо прибыла осознанность. Тогда я еще не понимала этого, но осознанность, эта способность замечать мельчайшие детали жизни была достаточно сильной, чтобы постепенно разрушить и начисто смыть мою броню.

Когда обнажилось мое настоящее, чувствующее «я», начали происходить две вещи. Во-первых, я стала более остро ощущать и воспринимать окружающий мир. Больше радости – да, но также больше откровений, больше дискомфорта, больше боли, больше горькой сладости. Больше осознания красоты и трагедии жизни. Впервые за много лет (а может, и за все время) я становилась эмоционально доступной, и это было страшно непривычно и страшно некомфортно.

Во-вторых, я стала более вовлеченной. Я начала действительно слушать, что говорят люди, думать, что говорю сама, и обращать внимание на то, что делаю. Я вдруг захотела от жизни больше.

На этом этапе нашим детям было четыре и два года, и они просто фонтанировали энергией и радостью. Я страшно уставала, потому что Бен работал в городе и обычно уходил, когда дети еще спали, а приходил, когда они уже спали. Но я ожила, прозрела и стала танцевать на кухне, громко смеяться и ездить с открытыми окнами, включив музыку на всю катушку. Иногда я чувствовала себя счастливой без какой-либо видимой причины (что за магия?!) и снова начала писать.

Не знаю, может ли быть у маленьких детей хобби, но у моих оно определенно было – игра в прятки. Они целыми днями играли вместе и просили меня к ним присоединиться. Иногда я пять минут играла вполсилы, но обычно говорила «нет». Точнее, я обещала, что поиграю, когда закончу стирку, разберусь с почтой или вымою пол.

Я знала, что через пять минут им надоест ждать и они оставят меня в покое.

Однажды, когда я была в прачечной, дочка спросила, не могу ли я поиграть с ними в прятки. Я сказала, что не могу, потому что у меня слишком много работы. Может, позже. Она привыкла слышать мое «нет» (что в отношении сладостей замечательно, но в отношении времяпрепровождения с детьми – грустно) и просто ушла.

Не знаю, чем это было вызвано: наблюдательностью или пробуждением, прорезавшимся голосом самосознания или взглядом на красивое, открытое детское личико, – но преимущество моего положения и трагизм моей реакции внезапно пронзили мне душу. Эта славная неугомонная девочка хотела со мной поиграть. Для нее я была достаточно важной и особенной, чтобы в который раз пригласить меня в свой мир. Меня, несовершенную и несуразную. А я в который раз ее отфутболила, слишком занятая такими важными взрослыми делами, как раскладывание белья и мытье пола. Раньше я не менее 30 минут корила бы себя за то, что я никудышная мать, но сейчас просто пошла, нашла своих детей, которые к этому времени уже увлеклись какой-то особо шумной игрой в динозавров и куклы, и спросила, не хотят ли они поиграть в прятки. Со мной.