Марта Стаут - Социопат по соседству [Люди без совести против нас. Как распознать и противостоять] [litres]

– Я хочу поговорить с кем-то, и я думаю, это из-за того, что мой отец в тюрьме.

Симпатичная двадцатидвухлетняя Ханна, моя новая пациентка, сказала это не мне, а одной из моих книжных полок. Через мгновение она застенчиво посмотрела на меня и повторила:

– Мне нужен кто-то, с кем можно поговорить. Мой отец в тюрьме.

Она вздохнула, как будто усилие, затраченное на такую продолжительную речь, истощило ее легкие, и после этого замолчала.

Когда люди очень напуганы, определенное терапевтическое воздействие заключается в том, чтобы просто знать, как отвечать сидящему перед вами человеку, чтобы ваши слова не звучали осуждающе или покровительственно.

Я слегка подалась вперед, обхватив пальцами свое колено, и попыталась снова привлечь взгляд Ханны, который теперь упал на восточный ковер цвета ржавчины между нашими креслами.

– Ваш отец в тюрьме? – тихо спросила я.

– Да. – Она медленно подняла глаза и посмотрела на меня почти удивленно, как будто я получила эту информацию телепатически. – Он убил человека. Я имею в виду, он не хотел этого, но он убил человека.

– И теперь он в тюрьме…

– Да. Он там. – Она покраснела, и ее глаза наполнились слезами.

Меня всегда впечатляет тот факт, что даже самая краткая возможность быть выслушанным, самое слабое предположение о возможности доброго отношения может вызвать такой моментальный прилив эмоций. Я думаю, это потому, что нас почти никогда не слушают. Моя работа такова, что мне каждый день напоминают о том, как нечасто нас слушают и слышат, любого из нас, и как нечасто хоть немного понимают наши действия. Другой ироничный урок моей «профессии слушателя» – что во многих отношениях каждый из нас в конечном счете остается тайной для всех остальных.

– Как долго ваш отец находится в тюрьме? – спросила я.

– Сорок один день. Был очень долгий процесс. Пока длился суд, он был на свободе.

– И вы почувствовали, что вам нужно поговорить с кем-то?

– Да. Я не могу… Это так… депрессивно. Кажется, я впадаю в депрессию. Скоро у меня начнутся занятия, я собираюсь учиться медицине…

– Учиться медицине? Вы имеете в виду – в сентябре?

Был июль.

– Да. Жаль, будет ужасно, если я начну учиться в таком состоянии…

Полились слезы, беззвучные, как будто остальные ее части не знали, что она плачет. Потоки лились из глаз и скользили по белой шелковой рубашке, оставляя полупрозрачные пятна. Но если не считать этого, поведение девушки оставалось стоическим.

Меня всегда трогает стоицизм. Ханна обладала им в высшей степени. Я была покорена.

Она заправила свои прямые черные волосы за уши. Волосы были такими блестящими, что казалось, будто кто-то отполировал их. Посмотрев мимо меня в окно, она спросила:

– Вы знаете, каково это, когда ваш отец сидит в тюрьме?

– Нет, не знаю, – ответила я. – Может быть, вы мне расскажете.

И тогда Ханна рассказала свою историю.

Ее отец был директором общеобразовательной школы в другом штате, в тысяче миль к западу от Бостона, в пригороде, населенном представителями среднего класса, где выросла и сама Ханна. Если верить Ханне, ее отец был чрезвычайно симпатичным мужчиной, который всегда привлекал к себе людей, – «звезда», как она выразилась. Его любили ученики, учителя, да почти все, кто так или иначе был связан со школой. Он присутствовал на тренировках девчонок-чирлидеров, не пропускал ни одного футбольного матча, и видно было, как для него важна победа школьной команды.

Будучи воспитанным на сельском Среднем Западе, он исповедовал «строгие консервативные ценности», рассказывала Ханна. Он свято верил в патриотизм, в могучую защищенную страну и признавал важность образования и самосовершенствования.

Ханна была его единственным ребенком. Сколько она себя помнила, отец говорил ей, что она, когда подрастет, может стать кем угодно. Не только мальчики, но и девочки имеют право выбора и могут стать, кем захотят. Например, посвятить свою жизнь медицине. Ханна может стать доктором.

Ханна очень любила своего отца.

– Он самый нравственный человек в мире. Он действительно такой, – сказала она решительно. – Вы бы видели людей, пришедших на суд… Они сидели и плакали, плакали и плакали. Им было так жалко его, но они ничего не могли поделать. Понимаете, ничего не могли поделать…