Ирвин Ялом - Все мы творения на день и другие истории

— Они расстраивались. Им не нравилось то, что они видели. Не нравилось то, как я слежу за домом.

Мы с Элвином одновременно посмотрели на часы. Мы на несколько минут задержались. Ему не терпелось уйти, а я тянул время. Я решил рискнуть.

— Я по-настоящему рад, что вы доверили мне это. И собираюсь предложить вам нечто необычное, что может быть чрезвычайно важно для вашей терапии. Я предлагаю провести нашу следующую сессию у вас дома. Что вы скажете насчет того, чтобы встретиться ровно через неделю в шесть вечера?

Элвин глубоко вздохнул и постарался успокоиться.

— Я не уверен. Я должен подумать об этом. Дайте мне подумать до утра, и завтра я вам позвоню.

— Конечно, звоните мне с семи до десяти утра.

Это было то время, когда меня никто не беспокоил и я мог писать. Но это было действительно важно.

На следующее утро, когда на часах была одна минута восьмого, Элвин позвонил:

— Ирв, я не справлюсь с этим. Я всю ночь не спал и был как на иголках. Я просто не хочу, чтобы вы приходили ко мне домой, и не хочу проводить бессонные ночи в ожидании следующей недели. Я хочу прекратить терапию.

Много всего пронеслось в моей голове. Я уже был довольно опытным для того, чтобы знать, что многие пациенты могут возвращаться к психотерапии позже. Они выполняют некоторую работу, меняются, а затем прерывают ее. После того как терапия прекращена, они закрепляют свои успехи месяцами или годами, а потом, в отдаленном будущем, они возвращаются для дальнейшей и зачастую более всеобъемлющей работы. Любой зрелый терапевт знает об этом и проявит сдержанность. Но я не чувствовал себя настолько зрелым.

— Элвин, я уверен, что вы расстраиваетесь, представляя мою реакцию на ваш дом. Возможно, вам очень стыдно, возможно вы беспокоитесь о моем отношении к вам?

— Не могу отрицать, что отчасти так оно и есть.

— У меня есть ощущение, что ваши мысли разобщены. Вы ссылались на одну часть — часть, переполненную стыдом. Но есть еще и другая часть, которая жаждет изменений. Это та часть, которая решила поделиться со мной природой вашей проблемы, часть, которая действительно хочет жить по-другому. И именно эту вашу часть я и хочу привлечь. Вам не придется ждать целую неделю, давайте встретимся сегодня. Какое у вас расписание на сегодняшнее утро? Я могу приехать прямо сейчас.

— Нет, это для меня слишком.

— Элвин, вы отказываетесь от возможности устроить вашу жизнь иным, более удовлетворительным образом, и я думаю, вы отвергаете этот вариант, потому что боитесь моего осуждения. Но вам уже известно, что все эти страхи необоснованны. И, во-вторых, позвольте показать вам перспективу космического масштаба: вы позволяете страху какого-то моего мимолетного мнения о вас повлиять на всё направление вашей единственной и неповторимой жизни. Это имеет смысл?

— Хорошо, Ирв. Вы меня убедили. Но я не могу сделать это прямо сейчас. Я уже ухожу на работу, и весь день у меня плотно расписан.

— В котором часу вы освобождаетесь?

— Около семи вечера.

— Как вы смотрите на то, чтобы я заехал к вам в семь тридцать и мы бы провели сессию?

— Вы уверены, что мы поступаем правильно?

— Поверьте мне. Я уверен.

Ровно в семь тридцать я подъехал к его привлекательному небольшому дому в Саннивейл, в нескольких милях от моего кабинета в Пало-Альто. Входная дверь была приоткрыта, и к ней скотчем была приклеена записка «Входите». Я позвонил в дверь и вошел. В самом конце гостиной в большом кресле сидел Элвин, повернувшись лицом к окну. Мне был виден только его затылок. Он не оборачивался.

Я хотел пройти к Элвину, но не совсем понимал, как именно я могу это сделать. Пол был практически не виден, за исключением нескольких маленьких участков. Почти вся его поверхность была закрыта высокими стопками старых телефонных книг (где он их все нашел?), большими книгами по искусству, книгами с железнодорожным расписанием, стопками пожелтевших газет и грудой старых научно-фантастических книг. Мне нравится научная фантастика, поэтому мне пришлось сдерживать себя, чтобы не забраться на холм из New York Times и не начать просматривать их.

Единственным местом, где можно было увидеть деревянный пол, были узкие, всего десять дюймов в ширину, тропинки, одна из которых вела в прилегающую кухню, другая — к креслу, в котором сидел Элвин, и третья — к большой софе, покрытой другими пыльными книгами, а также кучей старых рентгеновских снимков и медицинских карт.

На дворе был 1982 год, и патологическое накопительство все еще являлось привычной темой психиатрии или дневного телеэфира. До этого я ни разу не видел и даже не представлял себе ничего подобного тому, что увидел у Элвина дома. Мне было вполне достаточно, чтобы не стремиться проникнуть в другие комнаты, и я осторожно направился к креслу, стоящему рядом с креслом Элвина, и опустился в него, упершись глазами в его спину.