Ирвин Ялом - Все мы творения на день и другие истории

Мы с Элвином работали над этими вопросами в течение нескольких сессий. Мы рассмотрели их с разных сторон, обсудили дополнительные воспоминания, которые подтверждали наши соображения, проанализировали несколько новых значимых снов и, таким образом, закрепили наш успех. Однако постепенно темп терапии начал снижаться. Я всегда думал, что психотерапия удается, когда пациенты берут на себя риски на каждой сессии, но Элвин больше не брал на себя дополнительных рисков, и мы не могли взяться за новое дело. И вскоре, как по расписанию, Элвин начал спрашивать, что мы делаем.

— Я озадачен вашим подходом. Я упускаю из вида то, в каком именно направлении мы движемся. Мы пытаемся помочь мне устранить мой страх смерти? В конце концов, разве не все мы боимся смерти? Разве вы не боитесь?

— Естественно, я боюсь. Страх смерти заложен в каждом из нас. Он необходим, чтобы выжить. Те, кто был послан сюда без этой черты, отсеялись еще тысячи лет назад. Поэтому нет, моей целью не является устранить страх, но для вас, Элвин, этот страх перерос во что-то большее, в ужас, который преследует вас в повторяющихся ночных кошмарах и вторгается в вашу повседневную работу. Я прав?

— Ну, не совсем. Я заметил, что я немного изменился. Возможно, мне стало лучше. Мне больше не снятся ночные кошмары, у меня всё наладилось на работе, я теперь редко думаю о Джэйсоне. И что теперь? Интересно знать, мы на этом заканчиваем?

Этот вопрос часто возникает в терапии, когда симптомы ослабевают и пациенты снова обретают равновесие. На самом ли деле пришло время остановиться? Достаточно ли только лишь убрать симптом? Или нам следует стремиться к большему? Следует ли нам даже не пытаться менять лежащий в основе всего характер пациента и его стиль жизни, которые породили все эти симптомы? Я старался быть тактичным, пытаясь подвести Элвина к следующему объяснению: «В конечном счете решение о том, завершили ли вы терапевтический процесс и готовы ли остановиться, остается за вами. Но я думаю, что нам не следует упускать возможности поближе посмотреть на то, что помогло вам сделать успехи. Если мы сможем определить, какие факторы оказались полезными, то вы сможете самостоятельно прибегать к ним в будущем».

— Что нам помогло? Сложный вопрос. Несомненно, помогают беседы с вами. Но как? Мне остается только догадываться. Может быть, именно раскрытие сути вещей, их обнаружение, возможно, впервые в жизни. Несомненно, осознание того, что вам искренне интересно, помогало мне. Я не испытывал подобного чувства ни с кем с тех пор, как умер мой отец.

— Да, я ощущал это. И чувствовал, что вы берете на себя реальные риски и с пользой проводите наше совместное время.

Я подумал в этот момент, что пока все идет хорошо, и тогда я попытался пойти дальше.

— Но сейчас, я думаю, мы готовы к большему. Я думаю, важно выяснить, почему вы устраиваете свою жизнь именно таким образом. Вы обладаете хорошими социальными навыками, кажется, что вам комфортно в своем теле, и вы сказали, что извлекли пользу из близкого общения со мной. В связи с этим у меня возникает вопрос: почему вы отказываетесь от возможной близости с другими? В чем заключается выгода жизни в такой изоляции?

Элвин, по всей видимости, не оценил моего вопроса и, покачав головой, сказал:

— Смотрите, есть континуум между личным и общественным. Некоторые являются экстравертами по природе, а некоторые просто предпочитают оставаться закрытыми. Я думаю, что я нахожусь на отметке континуума «закрытый». Мне нравится быть одному.

Вот! На терапевтическом жаргоне сопротивление дало о себе знать. Я упорно продолжал, хотя знал, что он будет стоять на своем.

— Только что, несколько минут назад, вы говорили о том, насколько вам было комфортно говорить со мной по душам и видеть мой интерес к вам.

— Это правда, но я не нуждаюсь в этом постоянно.

Время сессии подошло к концу, и, как только мы остановились, Элвин сказал:

— Я думаю, что так мы далеко не уйдем.

Когда я думал о нашей сессии, я удивлялся, как быстро все может измениться. До этой сессии мы с Элвином были союзниками во всем, а теперь, внезапно, оказалось, что мы находимся по разные стороны. Нет, чем больше я думал о том, что произошло, я понимал, что сильное сопротивление Элвина не было для меня полной неожиданностью. И что я предрекал это раньше, когда мое исследование его отношений с женщинами постоянно сходило на нет. Я помню, как он отказывался отвечать на этот вопрос, а я все возвращался к нему, недоумевая, почему у него отсутствует интерес к тому, чтобы понять себя лучше. Как правило, бросающееся в глаза отсутствие интереса обычно является знаком, сообщающим психотерапевту, что пациент не хочет идти глубже. Я знал, что будет не просто.