Дэвид Граймс - Неразумная обезьяна [Почему мы верим в дезинформацию, теории заговора и пропаганду] [litres]

Тем не менее данные о более почтенном возрасте Земли продолжали быстро накапливаться. Теория и факты прямо противоречили друг другу, никак не желая совмещаться. Противоречия, однако, бывают полезны: они говорят нам об ошибочности фундаментальных допущений и указывают, где именно кроется ошибка. Пока Кельвин с нарастающим упорством настаивал на своей правоте, от его друга и ассистента Джона Перри ожидали каких-то разъяснений. Перри же повторял только: “Когда мои друзья, интересующиеся геологией, просят меня выступить с критикой расчетов лорда Кельвина относительно возраста Земли, я отвечаю, что это безнадежно – ожидать, что лорд Кельвин мог ошибиться в расчетах”. Перри не стал ничего пересчитывать, а решил сосредоточиться на допущениях Кельвина. И обнаружил в них логическую погрешность – настолько малозаметную, что прежде она не привлекала внимания: выводы Кельвина лишаются опоры, если предположить, что тепло не рассеивалось равномерно в результате диффузии, а циркулировало в расплавленном ядре. В то время физики уже знали механизм такой циркуляции – конвекцию; именно за счет конвекции тепло распространяется в жидкостях.

Учтя этот фактор, Перри заключил, что возраст Земли равен по меньшей мере двум или трем миллиардам лет. Перри, разумеется, рассказал своему учителю об обнаруженной им лакуне в логических рассуждениях, но разговор не задался: Кельвин то ли неверно понял слова ассистента, то ли вовсе их проигнорировал, и в итоге в 1895 году Перри опубликовал свои расчеты в Nature . Что же до расчетов самого Кельвина, то они – при всем их изяществе – были изначально искажены призраком некорректного допущения. Открытие Перри не только примирило геологию с математической физикой, но и позволило узнать нечто, казавшееся прежде совершенно невероятным: ядро Земли состоит из чрезвычайно сильно разогретой жидкости! Это был хотя и неожиданный, но абсолютно логичный вывод, не противоречивший ни геологическим данным, ни теории. Сегодня нам доподлинно известно, что наружный слой ядра Земли состоит из расплавленных железа и никеля и что движение этих жидкостей порождает магнитное поле Земли [77]. Менее чем через десять лет была открыта радиоактивность, а вскоре после этого Эйнштейн в специальной теории относительности показал, что масса и энергия эквивалентны. В 1920 году британский астроном Артур Эддингтон предположил, что звезды за счет слияния друг с другом мелких атомных ядер высвобождают огромное количество энергии, генерируя ее из массы. Сегодня этот феномен известен как термоядерная реакция: именно благодаря ей звезды, подобные нашему Солнцу, производят колоссальную энергию. Открытие этого механизма ставило крест на теории юного Солнца, да и остатки теории юной Земли рассеялись с наступлением новой эры в науке. Сегодня технологии, основанные на этих открытиях – например, радиометрический анализ, – позволяют нам довольно точно полагать возраст Земли равным 4,54 миллиарда лет.

Кельвин [78]был вооружен самыми лучшими теоретическими инструментами своего времени, а также интеллектом, позволявшим эффективно пользоваться ими, но статус выдающегося ученого не защитил его от ошибки. Этот статус не смог также воспрепятствовать примирению теории с наблюдениями. Изящное дедуктивное мышление, составившее основу этого примирения, не только разрешило противоречие, но и породило совершенно новое понимание природы нашей планеты. Но больше всего должно удивлять нас то, что никто и никогда не видел воочию расплавленное ядро Земли, – догадка о составе ядра органично родилась из синтеза эмпирических данных и теории. Именно так наука работает над своими ошибками; неважно, насколько изящна и мощна некая идея – если свидетельства ей противоречат, ее надо модифицировать или отбросить. Многие критикуют науку за то, что она очень переменчива и постоянно (из чистого каприза, как кажется многим критикам) меняет свои мнения. Но такие люди попросту не понимают саму суть научного метода: смена идей по мере поступления новых объективных данных – это не недостаток науки, а ее достоинство и основополагающее свойство.

Прекрасно, когда теория и эксперимент находятся в согласии друг с другом, – такая ситуация доставляет ученым большое удовлетворение; но неожиданный результат может означать, что нечто – возможно, нечто чудесное! – ждет своего открытия. Иногда открытие происходит по счастливой случайности, и тогда неожиданный результат мостит дорогу к революционным выводам. Многие явления, которые составляют основу современных технологий, были обнаружены благодаря аномальным феноменам – как их тогда расценивали. Открытие Антуаном Анри Беккерелем радиоактивности было связано с тем, что фотографическая пластинка оказалась засвеченной лежавшим рядом с ней куском урана; исследования Александром Флемингом пенициллина, спасшего жизни десяткам, если не сотням миллионов людей, начались с того, что, вернувшись из отпуска, он увидел, что случайно выросший в культуре стафилококков гриб убил бактерии; принцип нагревания веществ микроволнами впервые наблюдал инженер Перси Спенсер, который, подойдя близко к магнетрону, вдруг с раздражением обнаружил, что у него в кармане расплавилась только что купленная шоколадка. Любопытные экспериментальные данные способствуют появлению теорий, а глубокие теоретические прозрения стимулируют проведение экспериментов. Эти два аспекта науки – эксперимент и теория – одинаково важны и тесно переплетены друг с другом.