Мэтт Хейг - Влюбиться в жизнь [Как научиться жить снова, когда ты почти уничтожен депрессией]

Мир устроен так, чтобы вгонять нас в депрессию. Счастье вредно для экономики.

Спокойствие в наши дни — это нечто революционное. Если человека будет устраивать существование без изысков и он будет доволен неидеальным собой, бизнес понесет убытки.

Но другого мира, в котором мы могли бы жить, не существует. Если задуматься, настоящая жизнь — это не существование в мире товаров и рекламы. Жизнь — это совсем другое. Это то, что остается, когда вы выбрасываете все это дерьмо или хотя бы игнорируете его какое-то время.

Спокойствие в наши дни — это нечто революционное.

Жизнь — это люди, которые вас любят. Никто никогда не предпочтет жизнь смерти из-за модного смартфона. Важны люди, с которыми мы говорим по этому смартфону.

Когда мы, выздоравливая, снова начинаем жить, мы учимся смотреть на мир другими глазами: все вдруг становится четче и мы начинаем замечать то, на что раньше не обращали внимания.

Я никогда не ощущал, как ко мне подкрадывается тревожность в паре с депрессией, пока эта комбинация не отправила меня в нокаут в 24 года. Но я должен был предвидеть это. Предупреждающие знаки были повсюду. Моменты отчаяния в юности. Постоянная тревога по любому поводу.

Как мне кажется, особенно много предупреждающих знаков было в тот период, когда я учился в Университете Халла. Проблема с этими знаками в том, что за плечами каждого человека есть лишь прошлое, и если чего-то не случалось с нами ранее, сложно представить, что это произойдет в будущем.

Преимущество тех, кто уже был в депрессии, в том, что они знают, чего ожидать. В университете мне нужно было обратить внимание не множество тревожных сигналов, но я их просто не замечал.

Сидя в университетской библиотеке на пятом этаже, я часто смотрел в пустоту и с ужасом представлял себе ядерные грибы на горизонте.

Иногда я чувствовал себя довольно странно. Мне казалось, что границы моего тела размыты, словно я нарисован акварелью. Теперь мне кажется, что тогда мне действительно нужен был алкоголь в больших количествах.

Будучи студентом, я однажды испытал паническую атаку, но она была не такой интенсивной, как в более поздние годы. Произошло следующее.

В одном из семестров у меня был курс по истории искусств. В начале семестра я еще не знал, что в рамках курса мне нужно будет сделать презентацию на тему одного из современных направлений в искусстве (я выбрал кубизм).

Сидя в университетской библиотеке на пятом этаже, я часто смотрел в пустоту и с ужасом представлял себе ядерные грибы на горизонте.

Звучит нелепо, но я до безумия боялся показывать эту презентацию. Меня всегда пугали выступления на публике, но здесь было нечто иное. Я просто не мог свыкнуться с мыслью о том, что придется стоять перед целой семинарской группой, состоящей из (о ужас!) 12-ти или 13-ти человек. Мне нужно будет в течение двадцати минут выступать перед людьми, которые будут думать обо мне, рассматривать меня и прислушиваться к словам, вылетающим из моего рта.

«Все волнуются, — говорила мне мама по телефону. — Это нормально. Чем ближе твое выступление, тем быстрее оно закончится».

Но что она вообще понимала?

А вдруг у меня пойдет кровь из носа? Вдруг я вообще не смогу говорить? Вдруг я описаюсь? Меня терзали и другие сомнения. Как произносится фамилия «Пикабиа»? Нужно ли произносить название картины Жоржа Брака «Натюрморт» с французским акцентом?

В течение пяти недель я не замечал никаких радостей жизни из-за предстоящего показа презентации. Отказаться от выступления я не мог, потому что оно оценивалось и было обязательной частью курса. Больше всего меня тревожило то, что мне придется одновременно читать текст и показывать слайды. Вдруг слайды будут перевернуты? Мало ли, произойдет так, что я буду рассказывать о «Портрете Пикассо» Хуана Гриса, а в это время показывать буду работы самого Пикассо? Вариантов провала было бесчисленное количество.

Темой моей презентации было направление в искусстве, в котором не использовалась перспектива, и я тоже не видел будущее своей жизни.

День выступления настал. Вторник, 17 марта 1997 года. Он выглядел, как типичный для Халла хмурый день, однако он таким не был. Обманчивое впечатление. В воздухе висела угроза. Все вокруг, даже мебель в общежитии, выглядело, как секретное оружие в невидимой войне против меня. Чтение «Дракулы» для курса по готической литературе мне не помогало. («Я полон сомнений, страхов; на ум мне приходят странные вещи, в которых я не посмею признаться и себе самому».)