Вильгельм Вундт: Проблемы психологии народов

Действительно, Лацарус и Штейнталь противопоставили в этом смысле индивидуальной психологии — психологию народов . Она должна была служить дополнением и необходимым продолжением индивидуальной психологии и, следовательно, лишь в связи с нею исчерпывать вполне задачу психологического исследования. Но так как все отдельные области знания, проблемы которых при этом вторично затрагивает психология народов, — языковедение, мифология, история культуры в её различных разветвлениях — уже сами давно старались выяснить психологические условия развития, то отношение психологии народов к этим отдельным дисциплинам становится до известной степени спорным, и возникает сомнение, не позаботились ли уже раньше другие о всестороннем разрешении той задачи, которую она себе ставит. Чтобы взвесить основательность этого сомнения, присмотримся прежде всего поближе к программе, предпосланной Лацарусом и Штейнталем, их специально психологии народов посвященному, журналу: "Zeitschrift für Völkerpsychologie und Sprachwissenschaft". [ 2 ] В первом томе этого журнала, 1860, стр. 1-73.

В самом деле, программа так обширна, как только можно: объектом этой будущей науки должны служить не только язык, мифы, религия и нравы, но также искусство и наука, развитие культуры в общем и в её отдельных разветвлениях, даже исторические судьбы и гибель отдельных народов, равно как и история всего человечества. Но вся область исследования должна разделяться на две части: абстрактную, которая пытается разъяснить общие условия и законы "национального духа" (Volksgeist), оставляя в стороне отдельные народы и их историю, и конкретную, задача которой — дать характеристику духа отдельных народов и их особые формы развития. Вся область психологии народов распадается, таким образом, на " историческую психологию народов " (Völkergeschichtliche Psychologie) и " психологическую этнологию " (Psychologiche Ethnologie).

Лацарус и Штейнталь отнюдь не просмотрели тех возражений, которые прежде всего могут прийти в голову по поводу этой программы. Прежде всего они восстают против утверждения, что проблемы, выставляемые психологией народов, уже нашли свое разрешение в истории и её отдельных разветвлениях: хотя предмет психологии народов и истории в её различных отраслях один и тот же, однако метод исследования различен. История человечества — "изображение прошлой действительности в царстве духа", она отказывается от установки законов, управляющих историческими событиями. Подобно тому как описательная естественная история нуждается в дополнении объясняющего природоведения — физики, химии и физиологии, так и история, в смысле своего рода естественной истории духа, нуждается в дополнении со стороны физиологии исторической жизни человечества, а это как раз — психология народов. Поскольку историки, в особенности историки культуры, филологи, языковеды пытаются достичь психологического понимания исследуемых ими фактов, они дают ценные предварительные работы; но всегда еще остается при этом неразъясненной задача выяснения общих законов, управляющих приобретенными таким образом фактами, а это дело уже психологии народов.

Эти рассуждения, имеющие целью защитить право на существование психологии народов и её самостоятельность, в свою очередь весьма легко наводят на возражения. Едва ли представители истории и различных других наук о духе удовольствуются уделенной им в подобном рассуждении ролью: в сущности, она сведена ведь к тому, что историки должны служить будущей психологии народов и работать на нее. На деле же это, предложенное с целью обеспечить за психологией народов особую область, разделение труда не соответствует действительным условиям научной работы. Конечно, всякая история, если угодно, представляет собой "изображение прошлой действительности в царстве духа". Но такое изображение отнюдь не может отказаться от причинного объяснения событий. Всякая историческая дисциплина стремится поэтому, наряду с возможно широким захватом внешних побочных условий, к психологическому объяснению. Конечно, вполне возможно сомнение в том, удастся ли когда-либо найти "законы исторических событий" в смысле законов естествознания. Но если бы это было возможно, историк, конечно, никогда не отказался бы от своего права вывести их из возможно широкого знания самих исследуемых им фактов. Сравнение с естественной историей не выдерживает критики уже потому, что противопоставление чисто описательной и объяснительной обработки того же самого объекта или состояния не считается в настоящее время правильным, пожалуй, что, ни одним из естествоиспытателей. Зоология, ботаника, минералогия не менее, чем физика, химия и физиология, стремятся объяснить объекты своего исследования и, насколько возможно, понять их в их причинных отношениях. Различие между этими науками заключается скорее же в том, что зоология, ботаника, минералогия имеют дело с познанием отдельных объектов природы в их взаимной связи, а физика, химия и физиология — с познанием общих процессов природы . С этими более абстрактными дисциплинами можно до известной степени сопоставить общее языковедение, сравнительную мифологию или всеобщую историю, а с более конкретными дисциплинами — зоологией, ботаникой, минералогией — систематическое исследование отдельных языков, отдельных мифологических циклов и историю отдельных народов. Но здесь сейчас же приходит на ум возражение, что столь различные по своему характеру области, в сущности, совсем не допускают сравнения между собою, так как возникают и развиваются они в совершенно различных условиях.