Самуил Лурье - Муравейник (Фельетоны в прежнем смысле слова)

Что тут скажешь? Наверное, сочинители, о чьих трудах пишут такое (в данном случае - В. Закруткин, А. Знаменский, П. Проскурин, В. Кетлинская, но и многие, слишком многие другие), - наверное, они заслужили свою участь. По-видимому, иного способа обосновать ценность их творчества - сейчас не существует. В прежние-то времена выручали цитаты из инструкций правившей партии: смотрите, дескать, какое счастливое совпадение помыслов художника с линией руководства! Но ливреи, увы, истлели - вельможу от лакея не отличить.

Вчуже и отчасти, а все же теперь вчерашних удачников жаль: стать достояньем таких доцентов! Боюсь, кое-кто предпочел бы остаться за бортом этого ковчега. Вот, скажем, вы - забытый стихотворец, некогда маститый, в орденах, ныне покойный. Вас помещают в словарь, - а как же иначе, полагается по чину! - и там почтительнейший специалист простодушнейшим замечанием, одним-единственным на бочку патоки, подводит вам итог столь немилосердный, что не пожелаешь и врагу:

"Незадолго перед смертью П. пишет строки, ставшие одними из самых совершенных по своей трагической сущности в его творчестве: "А ведь было - / Завивались в кольца волосы мои..." (1970)"

Представляете? Всю жизнь надрывать голос - чтобы потом кто-нибудь нет, не кто-нибудь, а сочувствующий ценитель подхватил пару плоских строк: вот, дескать, лучшее, на что этот П. был способен!

(А это, между прочим, закон слога: панегирик бездушный непременно сорвется в смешное!)

И поневоле позавидует условный классик неожиданным и нежелательным соседям по словарю: эмигранту, диссиденту, лагернику - да чуть ли не любому из тех, кого сам же когда-то гнобил: о них-то пишут хоть и не так обстоятельно, зато куда пристойней: литератор такой-то родился тогда-то, существовал в таких-то обстоятельствах, сочинил то-то и то-то, умер вот как. Бывает, что и о сочинениях прибавят несколько разумных слов. Положим, тут проще: не надо ломать голову над роковой загадкой лжи. Но все равно - если статью составил филолог, а не гример из морга, - это сразу видно.

И есть, есть, конечно же, имеются в обсуждаемом словаре дельные, культурные статьи, даже не так их и мало, - и, оттененная ими, нестерпимо гремит, как бы задавая тон, пошлость косноязычного пустословия:

"В поэме "Даль памяти" особенно примечательна глава "Кремень-слеза", где в центральном образе автор новаторски соединяет, казалось бы, несоединимое - слезу и кремень как олицетворение выстраданного и пережитого".

"Духовный мир рабочего человека согрет в романе незаурядной теплотой зоркого писательского взгляда".

Все это знакомо до зубной боли: бесчисленным жертвам еще в отрочестве растлили вкус и совесть бесконечными насильственными инъекциями этой мертвой воды.

Выходит, и в третьем тысячелетии неоткуда детям ждать спасенья. Наш словарь прямо так и заявляет: "в своей основной части сориентирован на школьное обучение"! То-то и оно, что в основной. Не для взрослых же старая песня о Главных украшена дивными фиоритурами подлинно научного мышления:

"Многие наши корабли несут сегодня по морям славные писательские имена... И все-таки корабль "Леонид Соболев" не просто один из многих. Он вдвойне свой и для моряков. И потому особенно дорог и справедлив (Как излагает! учитесь, дети! - С. Л.) его выход, его путь к Океану..."

Только не подумайте, будто наблюдаемое плавсредство неуклонно следует в светлое вчера прежним курсом и под тем же флагом! Видимость плохая, компас поврежден, приходится лавировать и подавать разные сигналы. К примеру, кое-кто догадался взамен обкомовской лексики воспользоваться - церковной. Мысль смелая, дело непривычное, результаты пока скорей забавные, - но лиха беда начало.

Надо только запомнить, г-н научный редактор, что при ссылке, допустим, на Евангелие от Матфея принято сокращение Мф. (и далее номер главы и стиха), но отнюдь не Мат., это даже и неприлично.

Незнакомые предметы вообще требуют осторожного обращения. Сообщая о каком-нибудь поэте Кленовском, что, дескать, его лирический герой "вносит существенную поправку в христианский догмат о земной жизни как заточенье души, а смерти как освобождении. Земная жизнь для него прекрасна, а переход в инобытие - явление драматичное", словарь как бы невзначай обвиняет чуть ли не в ереси почти что всю литературу. Причем тут Кленовский? Жизнь предпочитал смерти - скажите, какой оригинал, какой дерзкий мыслитель! Нечто подобное, должно быть, псковские савонаролы писали про Пушкина в консисторию, - с той, правда, разницей, что знали, чего хотят.