Самуил Лурье - Муравейник (Фельетоны в прежнем смысле слова)

Январь 1996

ЧАЙНИК С ЦВЕТОЧКАМИ

Кто помнит, что О доблестях, о подвигах, о славе - была милицейская рубрика в советских газетах, - тот не особенно удивится, даже услышав стихи: "И веют древними поверьями Ее упругие шелка" - в рекламе, например, ткацкой фабрики.

А все-таки немного странно, когда какой-нибудь с мускулистым лицом субъект произносит: "Честь - имею!" - словно горделивый автобиографический тезис, точно горничная на выданье.

На самом-то деле тут ведь сокращенная формула преувеличенной вежливости. В прошлом веке и даже чуть раньше полагалось начинать рапорт или доклад словами: "Имею честь донести вашему превосходительству - (или там высокоблагородию)..." - и каждое мало-мальски официальное письмо заканчивать: "С глубочайшим почтением и неизменной преданностью имею честь быть вашим, милостивый государь, покорнейшим слугою". Как и следовало в бюрократическом государстве, канцелярский оборот вошел в быт, сделавшись любезностью: "Я-таки опять имею честь вас ангажировать pour masure... Вы, может быть, думаете, что я пьян? Это ничего!.." (Лермонтов, "Герой нашего времени"). Ну, и так далее: честь имею представиться, имею честь засвидетельствовать почтение, наконец - честь имею откланяться. Последнее словосочетание удержалось дольше всех и сохранило в усеченном виде то же самое, что до скорого - и больше ничего. Нет ни малейших причин подпускать в голос грудные, задушевные, героические нотки. К тому же честный человек скажет о себе, что будто бы его невинность не похищена - только если он очень уж неумен. Честь - это ведь такая иллюзия: мы ни при каких обстоятельствах не сделаем ничего такого, за что презираем других. Но разве мыслимо так заблуждаться в XX веке, да еще в нашей стране? Кто же не знает, что с человеком можно сделать все - и превратить его в ничто - ничего не стоит? Что, например, в каждом большом городе имеется Большой Дом, а в нем специальные приспособления и люди, готовые в кратчайший срок избавить нас от каких бы то ни было иллюзий.

Впрочем, приспособления - это роскошь, и не обязательно тратить на них валюту. Маршал М. рассказывал Ольге Берггольц, что его излечили от гордыни самыми простыми средствами: следователь, избив, мочился ему в лицо. Академика Вавилова следователь дрессировал до тех пор, пока Николай Иванович не научился на вопрос: "Ты кто?" - без запинки отвечать: "Я мешок с дерьмом..." Ольгу Ивинскую презрительно попрекали извращенной страстью: к "старому жиду" - то есть к Б. Л. Пастернаку... Нынче эти следователи - давно уже генералы, ветераны труда и вооруженных сил, и о чести толкуют с удовольствием, это понятно, - а нам-то на что надеяться?

Или, скажем, какое может быть понятие о чести в армии, где никакой приказ не считается преступным?

Да что там! Советскому человеку идея чести в принципе не к лицу. Но, помимо теории, существует ведь и практика. История страны и ее моральный облик создаются суммой биографий. Восемнадцать, что ли, миллионов состояли в КПСС, и далеко не все вступили по простодушию - ведь это было необходимое условие даже очень скромной карьеры, и ради нее приходилось позабыть о кровавых преступлениях передового отряда трудящихся, - то есть кое-чем поступиться. И в ГБ несчитанные миллионы служили и служат - это в штате, - а о сексотах и доносчиках официально сказано, что ежели их списки рассекретить - некого останется уважать. Короче, в опыте нынешних взрослых тьма политических подлостей, крупных и мелких (на собраниях-то кто не сиживал? кто ни разу не голосовал за что-нибудь заведомо скверное?), с таким опытом вообще-то стыдно декламировать: "Пока сердца для чести живы...". В оправдание утверждают, что это были не совсем подлости, что мы просто представляли собой сонм пламенных тупиц, - но что-то сомнительно, чтобы все до одного. И, опять же, что такое - честь тупицы?

Резко, даже отчасти неблагопристойно изобразил моральный кодекс строителя коммунизма Андрей Платонов в романе "Чевенгур": "Всякая б...дь хочет красным знаменем заткнуться - тогда у ней пустое место, дескать, честью зарастет"...

Вот я и говорю: скромней бы надо, хладнокровней. В интонациях генералов, политиков и журналистов - больше благородства, чем допускает здравый смысл. Отвратительно, согласен, что террористы захватывают заложников, и ужасно, когда в опасности женщины и дети. Но советская власть с успехом практиковала массовые расстрелы заложников - и в Советском Союзе существовал закон, по которому дети врагов народа подлежали расстрелу с двенадцати лет, - и ГБ провела бессчетное количество террористических акций сама и к тому же помогала оружием, деньгами, консультациями террористам всех стран, - и никто вслух не возмущался, пока не разрешили... Зачем же теперь с такой чрезмерной силой притворяться, будто для нас чужая жизнь что-то значит? Все равно ведь никто не поверит.