Игорь Акимов - Храм

Следующие дни достались ему тяжело: он долго не мог найти постоянного места для ночлега. Подвалы и чердаки больших домов были заперты. На вокзале милиционеры каждые два часа обходили залы ожидания, заглядывали в каждый закуток; Н скоро заприметили и выгоняли с равнодушием охотников, которые в поисках настоящей дичи даже не глядят под ноги. Парки по ночам объезжал патруль; они даже документов не спрашивали; Н просыпался от света фар и покорно брел в глухую пустоту осенних улиц. Был случай — за пятьдесят рублей сторож пустил его переночевать на новостройку, но не в свой вагончик: «Вшей после вас не оберешься». Н кое-как пристроился на щитах из неструганых досок и даже немного поспал; проснулся от ощущения, словно из него высасывают жизнь. Разумеется, никого рядом не было, это вампирил окружающий бетон. Здесь же, в санузле, Н соорудил небольшой костерок и только под утро мало-мальски восстановился.

Но потом ему повезло.

Наблюдая, сколько он зарабатывает игрой на свирели, к нему прилепился бомж. Мужичонка так себе; как решил поначалу Н — примитивный хитрован. Эдакий Панглос. Из бывших, какой-нибудь кандидат философии, на большее не тянул. Он не скрывал, что считает Н блаженным. В самом деле: разве разумный человек поделится деньгами просто так? Правда, у него был и свой кодекс чести: робко выпросив первые деньги, бомж через полчаса возвратился к Н с бутылкой и двумя стибренными на рынке солеными огурцами. Подстелив картонку, он уселся на асфальте рядом с Н и слушал свирель, жмурясь на холодное солнце.

— Играешь красиво. Хотя и непонятно, — сказал он, дождавшись паузы. — Но я не знаток, а публика голосует рублем. — Он встряхнул шапку Н, металл глухо брякнул. — Это аргумент. Положительная резолюция… Вот что, дед: всех денег не заработаешь. Идем-ка в парк, отметим знакомство. Расслабимся. Учись давать душе свободу.

Он удивился, что Н не пьет.

— Хозяин-барин, — сказал он. — Твой выбор — насиловать не буду. Но ты не прав, дед. Ты когда-нибудь задумывался — кто мы? То-то и оно. Ты живешь, как растение: немного солнца, поглощение-выделение. Закончится завод — и упадешь, как вот этот лист, в канаву. И сгниешь. И никто не вспомнит, что ты жил… Ты следишь за моей мыслью? — Надо было поддержать беседу, и Н кивнул, вяло пережевывая батон с поджаренной сосиской. — Тогда почему не поправишь меня? Ведь мы — свободные люди. И нам наплевать: замечают нас — или нет, понимают — или нет, презирают — или нет. Мы так далеко внизу, что ниже некуда. Поэтому и унизить нас невозможно. Вот… Значит — и вопрос: вспомнят — не вспомнят, — глупость, конечно. Отрыжка прежней жизни. Социальная демагогия. Но есть вопрос, который мне представляется существенным. А именно: встретив свою смерть — сможешь ли ты вспомнить что-нибудь светлое?

Бомж так неожиданно повернулся, что Н не успел убрать смешинки из глаз.

— Ну вот — тебе смешно. — Бомж и не думал обижаться, но воспользовался поводом сделать еще пару глотков из бутылки. — Конечно же, ты считаешь, что смысла нет. Ни в чем. Что все это, — он распахнул руки, как бы обнимая мир, и обвел взглядом прекрасные в осеннем наряде деревья, — только круговорот энергий… Но ведь для чего-то Бог все это сотворил? Ведь какую-то задачу он перед каждым из человеков поставил? Перед каждым — свою… Мне мою задачу никто не объяснил, не подсказал, не навеял. Поэтому я сам придумал свою роль. Хочешь знать — какую?

Н понял, что для бомжа это очень важно, и кивнул, глядя прямо ему в глаза.

— Так вот, слушай: я — охотник за эндорфинами!

После этого признания он как-то осел, стал меньше, словно из него выпустили воздух. Он сказал самое главное, и ему вдруг стало неинтересно.

— Это, дед, физиология. Объяснять не буду — тебе не понять. Ты, конечно, вправе спросить: а при чем тут водочка? Очень даже при чем. Это, старик, мой главный инструмент!

Он стал навещать Н каждый день. Деньги брал без спросу, но говорил при этом: надеюсь, ты не возражаешь? Потом приходил из гастронома с сумкой снеди и уводил Н в парк всегда на одну и ту же скамью. Ритуал.

Однажды он поинтересовался, где Н ночует, и когда понял, что нигде, погрузился в задумчивость. По едва заметным движениям на его темном, с редкой порослью лице нетрудно было догадаться, что он прикидывает плюсы и минусы единственного варианта, который он мог предложить. Он не хочет пускать меня к себе, понял Н, но и выгоду упустить боится. Бессмысленная борьба. Жадность сильнее любых инстинктов.