Жан-Баптист Ботюль - Сексуальная жизнь Иммануила Канта. Милый Кёнигсберг

Мы подошли к тому, чтобы из всех его различных имен назвать то, о котором говорить труднее всего: непристойное , которое слышится в сфере священного и ужасного. Та же самая амбивалентность: привлекающее и отталкивающее.

Порнографическое зрелище мы наблюдаем в тех же самых условиях, что и зрелище возвышенного: сами находясь в безопасности, будучи защищенными зрителями, удобно расположившимися вуайеристами.

И напротив, возвышенное в природе является высвобождающим элементом, который может вызывать сексуальный аффект. В «Страданиях молодого Вертера» Гёте показывает, какое сильнейшее воздействие оказывают гром и молния на дам, которые в это время собрались в салоне (мы находимся в конце XVIII-го столетия): обморочные припадки, крики, вздохи. Эти женщины боятся уничтожения, но и желают его.

Гроза — это обещание маленькой смерти. Тот же самый страх перед электричеством часто я замечал и у некоторых женщин нашего времени.

Будучи возвышенным, непристойное тоже возвещает утрату собственной самости. Противоположность между возвышенным и прекрасным соответствует не противоположности бытия и видимости, а противоположности исчезновения и возникновения.

<���…>

Средство против этой утраты вот какое: создать защитную оболочку. Философы называют этот кокон системой . Они всю жизнь как раз тем и занимаются, что прядут его. Это средство против хрупкости. Все философы, которые соорудили систему, ощущали крайнюю хрупкость и неуверенность. Спиноза, Кант, Гегель: все трое с общественной точки зрения были ничто, они нуждались в стенах и крыше, в некоем панцире из понятий.

<���…>

Каждое изложение Канта начинается с различения между ноуменом и феноменом . Мы должны уже, наконец, прийти к тому, чтобы кое-что сказать об этом, прежде всего о пресловутой вещи в себе — вещи, как она есть на самом деле, о том, что Кант называет ноуменом , который хотя и существует, но существование чего мы никак не можем доказать.

Какая странная теория познания! Как будто бы наука имеет дело с «вещами», с неизменными и стабильными объектами. Современная наука исследует не изолированные «вещи», а отношения, потоки, поля, системы. В кантовском ноумене есть что-то от странного фетишизма «вещей».

<���…>

Вещь — это пол. Это ясно. Мы не можем познать вещь в себе, предупреждает нас Кант: помимо того, что сделать это мы не в состоянии , делать этого нам, прежде всего, не следует . В этой истории речь идет о морали и страстном желании: «Тем более, не следует нам отождествлять явление и видимость», пишет Кант в «Критике чистого разума» [57] Кант. Критика чистого разума, Трансцендентальная диалектика, I. О трансцендентальной видимости (B 349). . Если здесь категорично говорится « не следует », то, вероятно, для того, чтобы дать понять, что имеется нерасторжимая связь между теорией познания и разумным поведением. Заниматься метафизикой — это не просто ошибка или заблуждение, это — нарушение правил. А нарушение правил тут имеется потому, что здесь вступает в игру страстное желание: мы желаем вещь видеть такой, какая она есть сама по себе. Подобная склонность, подобная манера — видеть реальность под юбкой, — это навязчивая идея философов. «Критика» — это терапия, которую изобрел доктор Кант, чтобы обуздать эти страстные вуайеристские побуждения — раз уж нельзя их полностью погасить.

Но не является ли этот покров, накинутый на вещь, апогеем эротизма? Кант позволяет нам догадываться об истине, в игре, которую Ницше выразительно описал следующим образом: «Мы больше не верим тому, что истина остается истиной, если снимают с нее покрывало» [58] Ницше Фридрих. Веселая наука. Предисловие. [Цит. по изданию Ницше Фридрих. Сочинения, М.: Мысль, 1990. — Прим. перев. ] .

Это — всегда разочаровывающее — вуайеристское вожделение к познанию было самым сильным побуждением ученых прошлых столетий, которые в своей профессиональной жизни становились аскетами: никаких женщин в лаборатории или на факультете, никакого секса, кроме истины!

Изнанка этого способа аскезы известна — бордель. Истина, которую в эксперименте и в умозрении хотели иметь перед собой совершенно обнаженной, начинают, в конце концов, видеть между ногами проститутки — определенно специалистки по «вещи в себе». Впрочем, наши предки эту тайну всем и выдали. Взгляните только на украшение ваших факультетов, на ваши лекционные залы. Повсюду: на стенах, на потолке, голые или легко одетые женщины! Обнаженные музы, богини и нимфы фресок Сорбонны прямо вышли из салона борделя. Художник лишь заретушировал эту вещь в себе, скрыв лобок; самих девушек в соответствии со специальностью окрестили Разумом, Мерой, Справедливостью, Добродетелью, в то время как в гражданской их жизни зовут Мими, Лулу, Кики, Фернанда и т. д.