Жан-Баптист Ботюль - Сексуальная жизнь Иммануила Канта. Милый Кёнигсберг

Здесь Кант рисует свой собственный портрет! Меланхолия и галлюцинации. Он постоянно страдает, хотя, по-видимому, все это время остается здоровым. Кант показывает нам свою неосвещенную сторону: внешне — это радостный и гостеприимный хозяин дома, в хорошем расположении духа; но внутри он измучен.

Теперь мы можем лучше узнать об обсессивных и патологических сторонах образа жизни Канта. Проявлять такую изобретательность, чтобы оставаться здоровым — это уже знак болезни. Кто-то, впрочем, может, напротив, сказать, что Кант именно потому оставался здоровым, что он постоянно считал себя больным. Это вера приводила его в равновесие. Он сам сказал об этом в одной своей восхитительной формулировке: «У каждого человека существует свой собственный способ быть здоровым, который он не может изменять, не подвергая себя риску». [35] Письмо Моисею Мендельсону от 16-го августа 1783 г. ( Кант , VIII, 513). Оставьте меня с моими химерами, они дают мне возможность выжить.

Но я еще не закончил с кантовской патологией. Она касается не только желудка, живота, области тела, называемой ипохондрической, и физических органов. У Канта тяжело больно «воображение», он постоянно продуцирует какие-то сценарии. Он автор своей болезни: он любит, он балует свою химерическую фантазию. Как будто мучающий его стрекот сверчка в то же самое время доставляет ему удовольствие. Да, мы любим сверчков, которые посещают нас, мы прикармливаем их! Жестокость ипохондрика к себе самому!

Но теперь эта склонность воображения совершенно неожиданно действует в самом благородном регионе нашей психики. Она заражает «разум», эту высшую способность, которой человек так гордится. Как только разум становится «чистым» от всякого чувственного опыта, он начинает вести себя как помешанный. Он претендует на то, чтобы доказать существование Бога и бессмертие души. Это сумасшествие называется метафизикой. Метафизик — это сошедший с ума ученый. Он хочет все доказать, а обнаруживает только свое безумие. Но теперь Кант — неисправимый метафизик, он ощущает эту склонность как любовное желание. «К ней [к метафизике], во всяком случае, еще вернутся, как к возлюбленной, с которой поссорились», признается Кант в конце «Критики чистого разума». [36] Кант. Критика чистого разума, Архитектоника чистого разума (В 878) [Цит. по изданию Кант Иммануил. Критика чистого разума. М.: Мысль, 1994. — Прим. перев. ] Эта любовь приводит к «метафизическим оргиям», к трем разновидностям не знающего границ разврата. Этим разновидностям Кант дал следующие названия: «диалектика», «паралогизмы» и «антиномии» — три сценария прорвавшегося метафизического либидо. Из этого следует, что он должен подчинить себя аскезе.

Такая аскеза требует времени. Молодому человеку нужно лечиться. Если Кант так поздно пишет свои великие книги, если он достигает полной зрелости только к шестидесяти годам, если он, прожив три четверти своей жизни, создал только половину своих работ, то дело здесь в том, что он, прежде всего, должен был очистить себя от своих незаконных увлечений, от своей запретной любви. Он много отдал ей в своей юности. В возрасте двадцати лет написал он свою «Всеобщую естественную историю и теорию неба», которую он не подписал своим именем, и в которой он изобразил Солнце так, как если бы он в самом деле к нему приближался: «Мы увидим обширные огненные моря, возносящие свое пламя к небу; неистовые бури, своей яростью удваивающие силу пламени […].» Я избавлю Вас от пространных выдержек из этой «Теории неба», Глава третья которой посвящена «Основанному на закономерностях природы опыту сравнения обитателей различных планет». Кант задается вопросом, почему наши бессмертные души «во всей бесконечности своей будущей жизни» должны оставаться всегда прикованными «к этой точке мирового пространства, к нашей Земле? […] Быть может, для того и образуются еще некоторые тела планетной системы, чтобы по истечении времени, предписанного для нашего пребывания здесь, уготовить нам новые обители под другими небесами?» [37] Кант. Всеобщая естественная история и теория неба ( Кант , I, 259).

Эти пассажи молодого Канта похожи на то, что сегодня мы назвали бы science-fiction .

Конечно, речь здесь идет о юношеской работе. Однако, через одиннадцать лет, в 1766 г., Кант вновь возьмется за старое, и напишет странную книгу под заглавием «Грезы духовидца», которую он также не подписывает своим именем.