Блюма Зейгарник - Хрестоматия по патопсихологии

У больной нельзя вызвать пресыщения, потому что всякое действие текуче, потому что почти нет действия согласно инструкции, а всякое выполнение задания у больной протекает в виде постоянного отхода от задания.

2. СВЯЗАННОСТЬ С ПОЛЕМ В РЕЧИ И МЫШЛЕНИИ И ОСОБЕННОСТИ РЕЧИ З.

а) Несмотря на внешнюю разорванность речи больная часто дает адекватные ответы. Так, например, 3. не любит экспериментатора - последний настаивает на том, что он врач, аргументируя тем, что на нем халат. 3. здраво отвечает: «Халата еще мало, чтобы быть врачом». Соседняя больная кричит: «Я русская». - 3. отвечает: «Ты не русская, ты цыганская». Первая больная продолжает: «Шарлотту возьми». - 3. отвечает: «Иди сейчас, ты знаешь - жандармерия» (грозит милицией).

Все эти адекватные ответы есть также результат полевых ситуационных моментов. Больная входит в тон беседы и направляется ситуационной адекватностью.

б) Гораздо чаще, чем адекватные ответы, мы видим у больной другие виды полевых отклонений в речи, чаще всего З. соскальзывает в смысловые поля, не насыщенные каким бы то ни было конкретным содержанием. Отклонения эти вызываются звуковыми моментами независимо от смысла или содержания слова...

в) Часто выступающие у больной... бесконечные повторения одной и той же фразы с различным аффективным тоном, обычно усиливающимся: «...Я знаю, что я знаю, и папа знает, что он знает» и т. д. Так же обусловлены связанностью с полем. Определяющими здесь являются не слова, а ситуационный тон, все усиливающаяся интонация, а не смысл слов.

г) Отдельные слова, связанные случайно, направляют все высказывания З. Так, сказанные больной слова «...вы не воспитаны» вызывают целый поток соответствующих выражений, вводят ее в ситуацию благородной дамы, которая упрекает других в невоспитанности. Все это сопровождается адекватной мимикой, соответствующей жестикуляцией и т. д.

Почти все приведенные выше примеры достаточно ясно свидетельствуют о том своеобразном изменении речевого мышления З., которое еще более, чем у К., выходит за пределы обычной клинической схемы афазических расстройств, но которое в такой же мере, как у К., является центральным по своему значению для всей структуры ее психопатологического состояния. Мы можем охарактеризовать основное нарушение ее речи очень кратко, противопоставив его основному расстройству К. В то время как у К., как мы видели выше, наблюдается полный распад значения слова при сохранности предметной отнесенности, у З. наблюдается обратная картина: слово как таковое не связано с предметной отнесенностью, значение совершенно оторвалось от обозначаемого словом предмета и живет как бы самостоятельной жизнью: за ним не скрывается что-либо реальное и конкретное. Но это ни в какой мере не абстрактное значение слова. В известном смысле оно столько же конкретно, как и у К. З. раньше всего переживает в слове не его определенный объективный смысл, а его аффективное значение.

С З. совершенно невозможен разговор по поводу конкретной, находящейся перед глазами ситуации. Она разговаривает, как бы не замечая реальной ситуации. Она не может указать в зеркале своего изображения: «Это - Юля». Это - кто угодно, но не она, хотя она узнает себя на фотографической карточке. Клейн рассказывает аналогичное о своем пациенте, видя в этом выражении более общее нарушение: невозможности соотношения предметов внешнего мира. Тот же симптом нашел Якоб в одном из своих случаев, но дальнейшие опыты показывают, что это общее нарушение у нашей больной связано не столько с невозможностью соотношения предметов внешнего мира, сколько с невозможностью соотношения словесных значений с предметами. З. не в состоянии назвать, что она видит в окне. Связать ее речь с тем, что находится у нее перед глазами, заставить ее перейти от слова к конкретному предмету и от конкретного предмета к слову совершенно невозможно. Когда она употребляет свои стереотипные фразы, полные, казалось бы, конкретных обозначений места, предметов и т. п., это совершенно ничего не обозначает в смысле конкретной ситуации.

Ее речь чрезвычайно напоминает то, что наблюдал Миньковский в одном случае старческого слабоумия. Временные отношения почти совершенно заступают место пространственных; даже конфабуляции его пациента, как и нашей больной, протекают исключительно и единственно во времени. Больная как бы живет совершенно вне реального пространства; во всяком случае, ее речевое мышление целиком и полностью не пространственное, а подчинено исключительно временным структурным отношениям. Как говорит Миньковский: «Здесь и там лежат для нее, так сказать, ни в одной и той же временной плоскости, как в нормальном мышлении». Мы склонны видеть в этом выражении то основное речевое расстройство, которое мы обозначили выше как утрату предметной отнесенности слова. При этом слово и словесное мышление неизбежно должны стать внепространственными и обнаруживать только присущие им автономные временные связи.