Гунтхард Вебер: Практика семейной расстановки. Системные решения по Берту Хеллингеру

В. К: Ваша конкретная работа происходит на терапевтической сцене, Вы называете ее также «системной терапией», но то, что Вы сейчас рассказываете, выходит далеко за рамки терапии.

Б. X: Да, далеко, далеко. Иногда я провожу нацеленную терапию, когда говорю человеку что-то по поводу симптома. Но в принципе моя работа намного шире. Можно назвать это оздоровлением. Не спасением, а оздоровлением, но не в смысле избавления. Оздоровление означает, что из потерянности или переплетения человек вновь обретает связь с чем-то несущим. Чем бы то ни было. Тут есть порядки, которые нам заданы. Соединяясь с ними, мы чувствуем себя шире, мы чувствуем себя целыми и не всегда счастливыми — об этом речь и не идет, боль тоже сюда входит, сюда входит забота, сюда входит вызов — это нечто в высшей степени покойное. Это критерий: человек в высшей степени спокоен. И чтобы еще раз вернуться к образу реки. Она ведь тоже иногда бывает бурной, она тащит человека с собой, почти без сознания. Иногда люди испытывают такое на войне, и тем не менее это та же самая река, с которой ты в гармонии, даже если она несет тебя таким образом, а иногда она течет совсем медленно, она совершенно спокойна, и ты совершенно тих. Сюда входит и то, и другое. И то, и другое — та же самая река.

При этом некоторых она понуждает к жестокому, ужасному для нас, и все же это та река, с которой человек в гармонии. Таким было бы следствие. То есть не только что-то мирное, но и воинственное.

В. Н.: Вы не занимаете тут никакой моральной позиции?

Б. X.: Абсолютно нет! Этого вообще делать нельзя. Я с ужасом иногда смотрю на то, что происходит, но без оценки, без возмущения.

В. Н.: Это напоминает мне одну расстановку с моего собственного семинара. Речь шла о женщине — это была мать клиента, которая в конце войны была изнасилована русским солдатом. Когда я это расставил, заместительница упала на пол с криком: «Это был не только он один, это была вся армия!» Тогда я поставил напротив нее всех мужчин, и когда спросил первого, как он себя чувствует, он только пожал плечами и лаконично ответил: «Это война. На войне именно так!» При этих словах тело женщины резко дернулось. Она подняла глаза и произнесла: «Скажи это еще раз!» Когда он повторил эту фразу, она встала, выпрямилась как свеча, посмотрела на него в упор и сказала: «Вот оно!»

Б. X.: Замечательный пример.

В. Н.: Она обрела свою силу и свое достоинство, и сама почувствовала себя воином, и это принесло ей избавление. Это то, что так глубоко трогает меня в этой работе, — возможность видеть, что когда есть эта гармония с тем, что есть, то жертвы превращаются в тех, кто действует, и это рождает силу.

Б. X.: Если человек, как это обычно бывает, остается при своем негодовании, тогда жертва превращается в зло-дея. Вы совершенно замечательно провели это различие: признавая, они становятся теми, кто действует, а это невероятная разница. Но, к сожалению, в нашем негодующем обществе едва ли есть место чему-то подобному. Негодующие самодовольны. Они не знали страдания сами или его вытеснили. Кто познал и признал страдание или вину, тот оставил негодование позади...

В. Н.: ...и человек становится тихим.

Б. X: Да, тогда он становится тихим и у него есть сила.

В. Н.: То, что Вы здесь говорите, все же очень сильно уходит в область религии, как бы это ни понималось с точки зрения содержания...

Б. X.: Я же только что попытался это блокировать, чтобы этим понятием больше не...

В. Н.: ...даже в смысле «естественной религии» или «религиозной позиции», как прозвучало вчера в Вашем докладе? Как естественное почтение или благоговение?

Б. X: «Религиозная позиция» лишена содержания, в то время как «смирение» или «благоговение» — слова, которые заставляют звучать что-то, в чем человек сразу может себя запереть. Как и «достоинство» или «уважение».

В. Н.: Вы любите использовать эти высокие, несколько старомодно звучащие слова. Но ведь эти понятия, с которыми у многих большие трудности, еще и создают Вам репутацию консерватора.

Б. X.: Да, да. Но тут сразу знаешь, что это такое. Но религиозно ли это, приемлемо ли вообще понятие «религия», это еще вопрос. Ведь существует же определение религии как связи с прошлым или вплетенности в нечто большее, это ведь тоже значит «приходить к гармонии», но является ли это чем-то, что больше природы?.. То, что это больше меня, именно так в любом случае. Но ведь это, так или иначе, опыт того, что вокруг нас есть что-то большее, во что мы вплетены. Можно называть это «большой душой», или «морфогенетическими полями», или как угодно еще, но стоит ли за этим что-то божественное, нам не известно. А для исполнения, для гармонии достаточно самой простой формулировки. Действие которой намного больше, чем если называть это «религиозным» или «духовным». Тут заключен крайний отказ, и именно он делает возможной внутреннюю пустоту.