Карл Юнг - Практическое использование анализа сновидений

Но если его отношение к отцу действительно хорошее, зачем тогда сновидению специально изобретать столь невероятную историю, чтобы дискредитировать отца? В бессознательном сновидца должна быть тенденция, породившая этот сон. Может быть, у него все же есть сопротивления — из зависти или по другим мотивам неполноценности? Прежде чем упрекать, что неоправданно и опасно, не лучше ли спросить — не почему, а зачем ему приснился такой сон? В этом случае ответ будет — его бессознательное, очевидно, хочет принизить отца. Если мы примем эту тенденцию как компенсаторный факт, то мы вынуждены сделать вывод, что его отношение к отцу не просто хорошее, но даже слишком хорошее. И действительно, он как раз тип, который французы называют fils a papa (Папенькин сынок (фр.) — Прим. пер.).

Отец в существенной мере гарантирует его жизнь, и сновидец еще живет как бы "начерно", ожиданиями будущего. В этом заключается даже некоторая опасность: из-за отца он не видит своей собственной действительности; вот почему бессознательное нарочно обращается к кощунству, чтобы принизить отца и, тем самым, возвысить сновидца. Конечно, аморальная процедура! Неделикатный отец был бы возмущен, но это весьма целесообразная компенсация, ибо она заставляет сына противопоставить себя отцу, без чего он никогда не смог бы прийти к осознанию самого себя.

Это последнее толкование было правильным и потому подействовало, т. е. вызвало спонтанное согласие сновидца, и при этом ни одна действительно существовавшая ценность не была задета ни у отца, ни у сына. Но это толкование стало возможным только при тщательном освещении всей сознательной феноменологии отношений между отцом и сыном. Без знания сознательной ситуации истинный смысл сна остался бы in suspensо (В подвешенном состоянии (лат.) — Прим. ред.).

Для ассимиляции содержаний сновидения очень важно бережно относиться к реальным ценностям сознательной личности, ведь иначе ассимиляция просто невозможна. Признание бессознательного — это не большевистский эксперимент, который ставит все с ног на голову и тем создает состояние, которое нужно исправить. Поэтому надо строго следить за тем, чтобы ценности сознательной личности были сохранены, ведь компенсация эффективна только тогда, когда она взаимодействует с целостным сознанием. При ассимиляции речь никогда не идет об "или-или", а всегда об "и — и".

Как для толкования сна необходимо иметь точное знание соответствующей установки сознания, так в отношении символики сновидения важно учитывать философские, религиозные и моральные убеждения. Практически полезнее рассматривать символику сна не семиотически, т. е. как знак или симптом постоянного характера, а как подлинный символ, т. е. выражение еще не распознанного сознанием и понятийно не сформулированного содержания, соотносящегося с определенной установкой сознания. Я говорю, что практически целесообразно действовать так, потому что теоретически есть сравнительно стабильные символы, при толковании которых, однако, не следует соотносить их с содержательно известным и понятийно формулируемым. Если бы таких относительно постоянных символов не было, то о структуре бессознательного вообще ничего нельзя было бы сказать, поскольку не было бы ничего доступного выделению и обозначению.

Может показаться странным, что я придаю относительно постоянным символам неопределенный (в содержательном плане) характер. Если бы это было не так, то они были бы не символами, а знаками или симптомами. Как известно, фрейдовская школа предполагает постоянные сексуальные символы, т. е. в данном случае знаки, и придает им определенный характер. К сожалению, как раз фрейдовское понятие сексуальности бесконечно растяжимо и до такой степени расплывчато, что в нем может поместиться почти все. Хоть слово и звучит знакомо, но обозначаемое им содержание это X, который колеблется, мерцающий и неопределенный, между крайностями физиологической функции и самыми возвышенными озарениями духа. Поэтому я предпочитаю исходить из того, что символ обозначает неизвестную, трудно познаваемую и, в конечном счете, никогда полностью не известную величину. Не стоит догматически предполагать, что знакомое слово обозначает знакомую вещь. Возьмем для примера так называемые фаллические символы, которые, якобы, обозначают исключительно membrum virile (Мужской половой член (лат.) — Прим. пер.).

Но с точки зрения психики и membrum является, как показывает Кранефельдт (Kranefeldt) [1] W.M.Kranefeldt: "Komplex" und Mythos, in: C.G.Jung, Seelenprobleme der Gegenwart, 1931, Olten 1973 в недавней работе, символом довольно обширного содержания; так, древним и примитивным народам, очень щедро пользовавшимся фаллическими символами, никогда не приходило в голову смешивать фаллос как ритуальный символ с пенисом. фаллос всегда означал созидательную мана, "чрезвычайно действенное", пользуясь выражением Леманна (Leh-mann), исцеляющую и оплодотворяющую силу, выражавшуюся, равным образом, также и быком, ослом, гранатом, пони, козлом, молнией, лошадиной подковой, танцем, магическим соитием на поле, menstruum (Менструальный цикл, — Прим. ред.) и многими другими аналогиями — точно как и в сновидении. То, что лежит в основе всех аналогий, в том числе и сексуальности, — это архетипический образ неопределенного характера, к которому психологически ближе всего, пожалуй, примитивный символ мана.