Марион Вудман - Сова была раньше дочкой пекаря

Женщина должна обособлять себя и от инстинкта, и от духа; иначе она будет пытаться обладать тем или другим и в итоге станет одержимой. Как только она почувствовала самость благодаря осознанию и принятию противоположностей, она может сознательно расслабиться в своей собственной женственности и позволить Жизни прийти к ней через ее собственное Бытие. Для Ариадны жизнь началась, когда она приняла Смерть — смерть ее собственных личных надежд и страстных желаний.

Современная женщина не может вернуться к Дионисийским мистериям, но она должна отправиться в путешествие в темные глубины и вернуться обратно. Она тоже должна увидеть этот свет в своем собственном мраке. Каким-то образом она снова должна найти священную тайну внутри своего собственного тела и почтить его и как сакральное, и как таинство. Танец — один из практических способов слушать тело.

Одна из женщин, участвовавших в нашем исследовании, обнаружила свой собственный дионисийский путь, когда, как Ариадну, ее поразила Божья благодать, снизошедшая на нее как невыносимая трагедия. Многие годы она надеялась родить ребенка, но ее активная, управляемая Анимусом жизнь не давала ей времени установить связь с ее фемининной стороной. В конце концов, она забеременела и вынашивала ребенка девять месяцев, но он умер незадолго до своего рождения. Ее горе было безутешным, его невозможно было выразить словами. Сначала она даже не плакала. Потом она начала анализ и в то же время записалась в группу современного танца. Она писала в своем дневнике:

Танец — Бог, мне повезло, что он у меня есть! Он лучше, чем что-либо другое, соединит мой разум и тело вместе. Если тело — это бессознательное, то, возможно, это горе можно вытанцевать из меня, так же как можно выразить радость. Танец помещает разум непосредственно в тело. Оно должно обдумать и прочувствовать каждую деталь человеческого существования, и, возможно, таким образом оно сможет высвободить или привнести в сознание горе, находящееся внутри…

Я запуталась в идее о ядре человеческого существования. Именно здесь находится моя боль. Здесь нет рационального мышления — она просто есть. Именно здесь, в Тай Цзы, образуется источник энергии. Именно здесь, в танце, танцор дышит и приводит в движение душу. Достаточно странно, именно здесь также растет и плод. Я только начинаю снова распознавать свой центр. Я помню, когда была беременной, я не могла выражать себя через движение. Души не было — кто-то другой, ребенок, занимал мое ядро… Мне необходимо танцевать, потому что, когда я танцую, я есть. В одном жесте я могу почувствовать боль и радость. В танце я живу.

Где мой центр? Спасибо Богу за танец. Я постепенно обрела ядро; энергия и душа моего танца вернулись. После того как физический центр был найден, и танец, и мое счастье обрели некую реальность. И теперь я использую внутренние источники для поиска самости разума. Центр тела, который я считаю моим настоящим центром, посылает энергию вверх по спине, как искру, чтобы зажечь разум… Я становлюсь движением, боль исчезает и заменяется радостью — расцветанием.

Танец придает чувству форму. Он выражает опыт, который невозможно передать словами. В танце рациональное и интуитивное начинают свободно перетекать друг в друга. Танец задействует все тело. Танцовщица полностью обнажает свою душу через форму и чувство. Я интериоризирую каждое движение и стараюсь связать его с дыханием. Тело двигается, так как оно должно двигаться, чтобы выжить. Этот личный опыт собирания внутренних источников точно в центр ведет к взрыву энергии. Боль, которую я чувствовала до танца, исчезает, как будто жизнь проходит сквозь меня. Я становлюсь проводником вселенского духа. Это и есть процесс рождения — жизнь проходит сквозь меня. Вот почему уходит боль, когда я танцую, когда я творю. Я снова становлюсь частью жизненной силы. Танец танцует мной.

За восемь месяцев танец помог этой молодой женщине установить достаточно глубокие отношениям с самой собой, так что она оказалась способной принять следующий сон как жизненно важную жертву:

Я стою, озаренная ярким солнечным светом. Я держу своего малыша. У него в сердце торчит золотой нож. Меня, кажется, не беспокоит, что он мертв. Я не испытываю гнева. Я протягиваю руки, как будто предлагая его Богу.

Она не испытывала злости, потому что месяцы уединения и горевания привели ее к пониманию того, что ее ребенком необходимо было пожертвовать, чтобы могла родиться ее собственная самость.