Дмитрий Соколов: Магическая медицина

Как говорится, простите мне мой французский.

Кстати, вот эта тема «борьбы с эго». Очень и очень правильная тема, которую всегда стоит иметь в виду, но никогда не стоит жестко преследовать. Рома дал мне в этом смысле чудесную иллюстрацию, когда «остался без эго» (долгожданный подарок грибов, казалось бы) — и не смог функционировать, так что даже стал хвататься за гораздо менее удобное для себя «эго» мое. Очень обычная история, на самом деле, просто обычно происходящая не так заметно.

После собственных «прорывов» в этой области, которые так же быстро оказывались «обломами», я стал относиться к эго как к одному из «внутренних зверей», наподобие той же сексуальности или желудка, которых НАДО КОРМИТЬ. Опять-таки, для шамана-язычника это понятная модель: есть полезные функции «земного тела», а оно должно быть сильным, не только как самоцель, но и для «духовных полетов». И «эго» — такая вот полезная функция. Правда, что эта функция часто и сильно гипертрофирована, и это мешает полетам, видению, состраданию и прочим важнейшим вещам. Ее необходимо стричь время от времени, потому что без контроля она склонна разрастаться как раковая опухоль. Мне, на самом деле, больше нравится представлять себе зубы белочки, которые всю жизнь растут, и поэтому их всю жизнь нужно стачивать, и всякая нормальная белочка в лесу это делает об шишки и прочие орешки. Так и эго — оно не должно заниматься духовными проблемами, там оно хреново работает, это правда, но пусть оно стачивается об орешки нормальной заботы о собственном теле, семье, делах; пусть обеспечивает пищу, распоряжается деньгами, обходит ловушки. Эго — очень полезный зверь. Себялюбивый, безжалостный, хитрый в мелочах и тупой в главном — это очень полезный зверь. А кто хочет этого зверя «усыпить», обычно будет иметь дело со зверем по кличке «шизофрения». I’d rather not.

Итак, неделя моего трипа началась вчера.

Отчего ты такая довольная? — что я могу на это ответить? Оттого, что запутавшиеся ниточки вдруг становятся вполне прямыми и прочными, начинают складываться в ткань, из которой сплетается моё новое платье. Пожалуй, так.

В прошлый раз, больше четырёх лет назад, темой моего долгого трипа была злость. Я это чувствовала несколько месяцев кряду, хотя и не осознавала до конца. До огненных драконов, развороченных и собранных заново скул, до вполне реальных гроздей молний, которые я долгие годы мечтала увидеть в небе, а не по телевизору.

В этот раз я знаю, о чём пойдёт речь. Я поняла это вчера, и оттого мне сегодня так легко и светло. От чувства, что всё будет так как должно быгть, даже если будет иначе.

Теперь я пришла к теме, которую старательно скрывала от себя. Даже не так, тема мне давно была ясна. Пожалуй, сохранившаяся стыдливость, моя архетипическая патриархальность делали её пустыми и не работающими словами.

Этим летом я спрашивала у И-Цзин: возможен ли секс в семье? — увы, не помню выпавшую гексаграмму, наверное, стоит найти её. Ответ был странен, и говорил о будущем, в котором победитель получает всё. Во всяком случае, как-то так мне запомнилось.

Этой осенью у меня была самая тяжёлая и осознанная депрессия за последние много лет. Почему была? Она уходит, я просто чувствую, как она отодвигается, освобождая моё дыхание. Как можно быгло так долго избегать понимания того, чем она питается, отнимая у меня силыг?! Конечно же, моей сексуальностью!!! — о, Создатель, какое же я загнанное в угол существо, если способна так долго скрывать от себя давно очевидные и прожитые вещи ©.

Угол один, и достаточно сделать шаг, чтобы выйти из него, и не пойти по диагонали к другому углу, а просто выйти из клетки. Что так долго убивало меня? Христианская мораль? — ни в коем случае, ничто во мне сейчас ей не противоречит. Стыд? — может быть. Но разве мне есть чего стыдиться? Разве моя сексуальность приносит кому-либо боль?

Страх? — да, пожалуй. Только сейчас я понимаю, что стократ страшнее скрывать правду своего тела и своего духа, отдаваясь переживаниям бесконечной душевности. Переживаниям ценности утверждений и принципов близкого человека, бесконечному душевному же прощению. Увы, моё тело не готово прощать. Оно стало сжиматься, и бить тревогу, а я затыкала уши, чтобы не слышать его.

Я перестала его любить. Я перестала давать ему то, чем оно живёт, чем питается мой дух. Я лишила их близости, той самой, в конце которой стоит поставить три мягких знака по мнению Кортасара. И они стали мне мстить. Конечно же! Смирение — конёк на котором охотно ездит моё сознание, а всем остальным приходится бежать следом, задыхаясь и падая в грязь. Что им остаётся, кроме как хватать коня под уздцы, и не давать ему скакать?