Екатерина Мурашова - Дети-тюфяки и дети-катастрофы

Крах всех надежд, финиш всех дорог, тупик, из которого нет выхода…

– Но почему же раньше никто не заметил?! – в отчаянии спрашивает она. – Почему я сама ничего не вижу! Я же с ним живу! Он по дому все делает, табуретку может сколотить, утюг починить, лампу. В деревне у бабки у него свой угол огорода, он там какие-то штуки выращивает, которые и мы с бабкой не знаем. Сам семена выбирает, читает что-то по книжке, ухаживает. Ну разве ж он дурак после этого? Скажите, доктор!

– Нет, Филипп не дурак! – сказала я.

– А что же тогда с ним такое?! – Груня смотрела на меня с надеждой.

– Если не поможете, я его в милицию сдам! Потому что сил моих больше нет! Так и знай – такое мое последнее слово! – женщина выразительно покосилась на сидевшего в кресле мальчишку.

Мальчишка лет 12 сидел смирно и явно старался выглядеть максимально примерным. Из всех возможных ассоциаций в голову настойчиво лезла одна: Гекльберри Финн, только что взятый под опеку вдовой Дуглас. Драные во многих местах джинсы аккуратно заштопаны, торчащие во все стороны волосы явно приглажены перед дверью кабинета и теперь медленно возвращаются в исходное состояние. Взгляд исподлобья. Скорее растерянный, чем испуганный.

– И что же в милиции с ним будут делать? – поинтересовалась я.

– А вот пусть что хотят, то и делают! – последовал решительный ответ.

Я вздохнула. Дама не то пугала сыночка, не то и правда готова была махнуть на него рукой.

– Но пока что вы пришли не в милицию, а в поликлинику, – заметила я. – Расскажите, пожалуйста, что вас тревожит.

– Вот он меня тревожит, – женщина указала пальцем на потупившееся чадо. – Я его одна воспитываю. Мать мне помогала, да два года назад умерла. Иногда я думаю, и слава богу, что не дожила! Прости, Господи, грех мой! – она неловко перекрестилась. – Может, и хорошо, что она всего этого безобразия не видит…

– Какого безобразия?

– Да вот этого! В школу не ходит, гопничает где-то с такими же отвязными пацанами, курит, матом ругается… Бабка бы с ума сошла!

– Как тебя зовут? – обратилась я к мальчику.

– Валентин Егорович! – последовал неожиданный ответ, хитрющие зеленоватые глаза мгновенно обшарили меня с ног до головы и снова скрылись под выдающимися вперед надбровными дугами.

– Вот! Вот! – взвилась мать. – Еще и издевается, стервец такой! Ему помочь хотят, а он…

– Не надо мне помогать, – серьезно сказал мальчишка.

– А что надо сделать?

– Отстать от меня… Вот она пусть отстанет, – Валентин Егорович мотнул головой в сторону матери.

– Валька! – надрывно запричитала мать. – Да что ж ты такое говоришь-то! Я же всю жизнь на тебя положила, ночей не спала, на две ставки работала, да еще на дом балансы брала…

– А я тебя просил? – спокойно поинтересовался Валька. Мать закусила нижнюю губу, у нее задрожал подбородок.

– Брэйк! – сказала я. – Ты, Валька, иди в другую комнату, там карандаши, фломастеры и прочее. Возьми листы бумаги и нарисуй мне свою семью и свой страшный сон. Запомнил?

– Угу, – усмехнулся Валька. – А зачем?

– Чтоб постичь твою тонкую, неординарную личность. Понял? – Мальчишка удивленно взглянул на меня и поспешно вышел.

– Давайте все с самого начала, – сказала я матери. – Беременность, роды, отношения с невропатологом, чем болел, как учился в начальных классах и так далее.

Из дальнейшей беседы выяснилось следующее.

Валька появился на свет тогда, когда Виктория разменяла четвертый десяток и потеряла всякую надежду на благополучное устройство личной жизни.

– Ты хоть ребеночка роди, – резонно советовала пожилая мать, будущая Валькина бабушка. – Все не одной оставаться. Я ж не вечная. А покудова помогу. Работа у тебя хорошая, бухгалтерская, у меня пенсия, прокормим как-нибудь…

Виктория привыкла прислушиваться к советам матери, да и самой страстно хотелось уже кого-то нянчить. Так что когда примерно через год на свет появился Валька, все окружающие восприняли это событие, как то, что и должно было случиться.

Беременность Виктория отходила для своего возраста неплохо, хотя во второй половине переболела какой-то невразумительной вирусной инфекцией. Валька родился с тугим обвитием пуповиной и закричал не сразу. Впрочем, уже на третий день сосал не хуже других младенцев в палате, а орал так и вовсе громче всех.

В раннем детстве был подвижным, веселым и дурашливым. Лез во все лужи, залезал на все деревья и заборы, в шесть лет на спор с пацанами спрыгнул с высокого гаража и сломал ногу. Быстро и легко обижался, но также легко и отходил, забывая обиды. Набедокурив, просил прощения, но буквально тут же возвращался к прежним проказам. В садик ходил легко и охотно, имел там много приятелей. В год перед школой Виктория много занималась с Валькой, ей хотелось, чтобы он поступил в гимназию. Валька занимался охотно и быстро все схватывал. Но так же быстро и забывал. К тому же день не приходился на день.