Уничтожение Берлина будет продолжаться не более 3-4-х часов… Это опять одна из характернейших черт будущей войны. Краткость, лаконичность, быстрота. Прошлая война продолжалась четыре года, будущая война будет продолжаться не более десяти дней. Потому, что в десять дней мы можем истребить пол-Европы. Ведь вот посмотрите: если в теченье 3-4-х часов можно уничтожить весь Берлин, то сколько времени потребуется на Гамбург, на Франкфурт, на Лейпциг, на Дрезден, на Мюнхен?.. Скажем, неделю на всю Германию, — а потом 3–4 дня на союзников Германии.
Смерть будет очень тихая… Опять шаг вперед. Сверхчеловеческий грохот прошлой войны и абсолютная, немного торжественная, храмовая тишина новой войны… Смерть будет мгновенная. Смерть будет изящная… Тишина, мгновенность и изящество смерти — гуманность…
Бомбочки, начиненные ядовитыми газами, — небольшие, овальной формы, серебристого цвета, шелковистые такие бомбочки, — точь-в-точь такие, как в витринах кондитерских перед Пасхой выставляются, — белые, шелковые, перевязанные розовыми шелковыми ленточками яйца-бомбоньерки. Если хотите, можно эти бомбы тоже перевязывать розовыми ленточками. Я думаю, что правильнее называть их не бомбочками, а бомбоньерками. Они не взрываются, не лопаются, — они вскрываются. Они вскрываются изящно и нежно. Так как включенные в эти шелковистые-серебристые оболочки газы легче воздуха, то бонбоньерки не падают стремглав вниз, а носятся в воздухе, как птицы, и спускаются все ниже, ниже к земле, — бесшумно крадучись, — они плывут по воздуху. Они раскрываются и падают. Газ не имеет никакого цвета, никакого вкуса, никакого запаха. В нем нет абсолютно ничего неприятного. Абсолютно никакой навязчивости. Он не лезет нахально в ноздри, в ваш рот, в ваши легкие. Нет. Вы вдыхаете его легко, свободно, естественно, без всякого абсолютно — напряжения, точь-в-точь так же, как вы вдыхаете воздух… Вы умираете без агонии. Разве это не гуманно?..
Но эта изящная картина, которую я здесь перед вами нарисовал, есть картинка будущего. Ближайшего будущего. Самого ближайшего будущего. К 1932-му году все это уже будет готово. К 1929 году будет выполнено более 60 процентов задания. Сейчас, в настоящем, мы еще — на пороге… И тут я спешу оговориться: сейчас, в настоящем, нельзя еще сказать: армия и дредноуты уже обессмыслены, уже более не нужны — сейчас можно и надо сказать только: армия и дредноуты не могут уже играть той решающей роли, какую они играли в прошлой войне. Сейчас, в настоящем, — даже если война вспыхнет завтра, — решающую роль будет играть химия, газы».
Профессор кончил. Профессор смотрит на танцующие ту-степ пары, на седые вершины гор, на голубое небо, на озера, похожие на небо.
* * *
Маленький, смешной, жалкенький французский профессор, который так любит смеяться, который так любит наблюдать за танцами, старенький профессор мог бы еще очень много рассказать. Старенький профессор мог бы рассказать и о том, до чего дойдет военный гений империализма в ближайшие десятилетия. Он, может быть, поведал бы о том, что если он, старенький профессор, может сейчас истреблять один миллион людей в час, то через десять дет он сможет истребить в одну минуту 100 миллионов людей. Он, может быть, даже пообещал бы вам, посмеиваясь добрым, хорошим смехом довольного собой и своим желудком человека («ха, ха, ха»), что через 12 лет можно будет со скоростью света (300.000 километров в секунду) уничтожить всю жизнь на земле, все города, селения, все воздвигнутое на, над и под землей.
Вы бы могли задать старенькому французскому химику вопрос:
— А что осталось бы на земле?
Старенький, смешной, веселый старикашка вам ничего бы не ответил. Ибо… ничего не осталось бы. Ибо это — абсурд.
Ибо — прежде, чем веселый старикашка («миллион в час, — ха, ха, ха») сможет развернуть во всю ширь свой разрушительный гений человеконенавистничества, миллионы, которые так хочет умертвить профессор — химик, скрутят ему голову.
Французский старикашка-профессор это империалистический мир в миниатюре. Империализм так же стар и поношен, он так же любит фокстроты и ту-степ, он так же обуян безумной болезнью человекоистреб-ления.
Мир уходящий хочет, чтобы он был последним миром.
Простая жуть. Жуть простоты.
* * *
Что будет? Зайдите в ваш фабзавком или местком. Найдите секретаря ячейки Доброхима.
Он вам скажет.
А. Корчагин
НАВСТРЕЧУ НОВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ
Мировая, война закончившаяся Версальским и Сен-Жерменским договорами, не разрешила основных проблем, породивших эту исключительную человеческую бойню. Эти два пресловутых мирных (в кавычках) договора создали столько новых и вечно старых противоречий между капиталистическими странами, что капиталистический мир снова стоит перед угрозой новых мировых войн и новых вооруженных схваток.
Читать дальше