Бенедикт Сарнов: По следам знакомых героев

— Браво, друг мой, браво! — заговорил Холмс, едва они с Уотсоном остались одни. — Оказывается, вы поэт? Я, признаться, и думать не думал, что вы так легко и свободно владеете стихотворной речью.

— Клянусь вам, Холмс, я и сам об этом не догадывался! — растерянно ответил Уотсон. — Меня вдруг словно осенило. Я теперь понимаю, что разговоры о так называемом поэтическом вдохновении — вовсе не выдумка. Вы знаете, у меня было такое чувство, что это говорю не я… Будто какая-то неведомая мне сила вдруг завладела мною…

— Так оно и есть, Уотсон. Это действительно говорили не вы. Не забывайте, друг мой, что в моем распоряжении имеется наша умница-машина, которой ничего не стоит сочинить целую поэму, а не то что какие-нибудь жалкие четыре строки, с которыми вы обратились к Татьяне.

— Вот оно что! — сконфузился Уотсон. — А я-то думал… Ну что ж, вы ловко меня разыграли. Признаю… А слова Татьяны? Их тоже сочинила машина?

— Нет, друг мой. Слова, с которыми к нам обратилась Татьяна, почти целиком принадлежат Пушкину.

Холмс достал с полки томик «Евгения Онегина», раскрыл его и прочел:

Перелистнув несколько страниц, он продолжал:

— А вот здесь, взгляните, Пушкин называет Байрона певцом Гяура и Жуана… Как видите, Уотсон, эти стихи сочинила не машина. Их сочинил Пушкин. Машина лишь слегка видоизменила их, вложив в уста Татьяны…

— Понимаю! — сказал Уотсон. — Вы заложили в машину свою программу, и, послушная вашей воле, она слова самого Пушкина приписала его героине. Но ведь это же фальсификация, Холмс! Я просто поражен! Как вы могли решиться на такое!..

— Сделав это, я ничуть не погрешил против истины. Позвольте, я напомню вам строфу пушкинского «Онегина», в которой рассказывается, как Татьяна впервые очутилась в кабинете Евгения.

Снова раскрыв томик «Евгения Онегина» на заранее заложенной странице, Холмс прочел:

— Чугунная кукла — это, конечно, Наполеон? — спросил Уотсон.

— Разумеется! Как видите, Пушкин здесь тоже ставит Наполеона и Байрона рядом, как двух гениев, двух властителей дум… Ну, Уотсон, надеюсь, теперь вы удовлетворены? Ваше сокровенное желание исполнилось. По крайней мере отчасти.

— Мое сокровенное желание?! — изумился Уотсон. — О чем это вы, Холмс? Я не понимаю!

— Признайтесь, ведь вам не случайно пришло на ум имя Нельсона? Я думаю, в глубине души вам очень хотелось, чтобы вторым гением, вторым кумиром Пушкина оказался наш соотечественник — англичанин.

— Клянусь вам, Холмс, я об этом даже и не думал! — с горячностью воскликнул Уотсон.

— Не смущайтесь, друг мой, ваши патриотические чувства делают вам честь. Повторяю. Я рад, что ваше тайное желание осуществилось. Впрочем, хоть наше расследование и подошло к концу, не мешает все-таки проверить, сходятся ли установленные нами данные с основными фактами жизни и творчества Джорджа Байрона.

— Безусловно сходятся! — пылко воскликнул Уотсон. — Какие тут еще могут быть сомнения? Поэт, певец свободы! Гордый, мятежный, неукротимый дух, родственный свободной морской стихии…

— Добавьте к этому, — заметил Холмс, листая том Британской энциклопедии, — что Байрон погиб 19 апреля 1824 года. А Наполеон скончался в 1821-м. Следовательно, слова «вслед за ним» тут вполне уместны. Кстати, стихотворение Пушкина «К морю» было написано как раз в 1824 году, то есть под непосредственным впечатлением безвременной гибели поэта.

— Он, надо полагать, его высоко ценил?

— Мало сказать! Он в Байроне души не чаял! Перечитав как-то в пору зрелости две свои ранние поэмы — «Бахчисарайский фонтан» и «Кавказский пленник», — Пушкин заметил: «Они отзываются чтением Байрона, от которого я с ума сходил».

— Выходит, Байрон занял в жизни Пушкина довольно большое место?

— Он занял большое место не только в жизни Пушкина, — возразил Холмс. — Недаром Пушкин назвал его — «властитель нашихдум». Заметьте: не «моих», а «наших». Байрон был властителем дум нескольких поколений. Им восхищались, перед ним преклонялись, ему подражали… Все душевные порывы, связанные с высокими романтическими устремлениями, долгое время так и именовались байроническими. Стоило только какому-нибудь поэту заговорить в стихах о своем одиночестве, как его тотчас объявляли учеником и последователем Байрона, а в случае, если речь шла о крупном таланте, так даже вторымБайроном. Один русский поэт написал знаменитое стихотворное опровержение по этому поводу. Вы, конечно, уже догадались, о ком я говорю?