Аллан Крончер - PER ASPERА. Документальный роман на тему российской экономики

И поэтому эти опыты не удаются, а пока его реформаторы (те, кто, действительно, верят в реформы и надеются их провести) блуждают в сказочном мире, советский человек пытается как-то устроиться и выжить там, куда его опять поместили (я не говорю об уголовных или близких к ним элементах, драконах этой сказочной страны, которые выходят из пещер и начинают комфортабельно устраиваться на воле).

Эти попытки во многих случаях заслуживают уважения, хотя нередко они выглядят непривлекательно – как, впрочем, и жизнь советского человека. Виноват ли он в этом – этого я не знаю.

Что я знаю – это то, что задуманный системой «советский человек» из него не вышел. При всех своих особенностях и странностях он так и не продемонстрировал готовности работать из одной потребности к труду (иначе не пришлось бы создавать трудовые лагеря и насильно загонять его в них), и поэтому система начала осыпаться, трескаться и отступать – «перестраиваться».

Да, он – советский человек и все еще остается им, но совсем не такой, каким его хотела видеть система и за это стоит быть благодарным ему – или, хотя бы, чувствовать определенную признательность.

Если бы человеческую природу удавалось так переделывать, то диктаторские режимы оказывались несокрушимыми. К счастью, в большинстве случаев, как было сказано драматургом Евгением Шварцем в пьесе «Дракон» по прямо противоположному поводу, «материал не поддавался».

А пока что мы подошли к теме «реформаторы», на которую сейчас последует несколько слов. Я только хочу отметить, что в данном случае под реформаторами я понимаю, не таких имитаторов реформ, как Горбачев, Ельцин, Гайдар и других, а тех, кто в реформы верил, чистосердечно участвовал в их проведении или надеялся на их успех.

Сегодняшние (как, впрочем, вчерашние и, пожалуй, завтрашние) российские реформаторы – дети четкой и законченной хозяйственной системы, называемой советской экономикой, вне духовных рамок которой они не могу ни мыслить, ни действовать, пусть эти рамки формально уже не существуют (фактически они продолжают существовать, см., например, «The Economist», Jan. 17 th, 2015, «…There is no longer much of a market economy»).

Эта система (как и марксистская идеология) наложила на них глубокий отпечаток и даже борясь с нею, они действуют ее собственными методами.

Впервые я отметил этот феномен в материалах экономического «самиздата» (машинописные публикации) семидесятых годов, где самая резкая критика советской хозяйственной системы проводилась с позиций той же марксистко-ленинской теории.

Например, одним из самых распространенных тезисов экономического «самиздата» было утверждение, что хозяйственный строй СССР представляет собой не социализм, а бесчеловечную и эксплуататорскую формацию – государственный капитализм, хотя никакого капитализма в советской системе не было, а «цена», «прибыль», «рентабельность» были не экономическими, а чисто арифметическими понятиями (например: предприятие убыточно? – повысим цены на его продукцию, станет рентабельным).

Другими словами, диссиденты взяли на вооружение ленинское определение госкапитализма и с его позиций выступали против ленинской хозяйственной системы.

Этот подход довольно широко распространен и часто встречается. Ну, например, в одной из публикаций 90-го года («Советская молодежь», 16.02.90) говорилось, что «строй, который мы с таким трудом (и с миллионными жертвами!) создали, является лишь имитацией социализма, а фактически – партийно-государственным капитализмом, то есть госкапитализмом в тоталитарном государстве. В этом случае капитализму сопутствуют элементы и крепостничества, и рабства, и феодализма», а тут уж от капитализма не остается ничего.

Поэтому я не был очень сильно удивлен (хотя все же удивился), увидев, что потомки этих диссидентов стали создавать рыночную экономику как бы руководствуясь описанными Марксом в «Капитале» рождением и развитием капитализма, сопровождающихся «массовым обнищанием трудящихся».

Этот реформаторский менталитет в большинстве случаев (но, все же, не всегда) хорошо укладывался в четыре строчки «Интернационала»:

«До основанья» в этих реформах обычно удавалось, но вот с «затем» было похуже. Обычно «наш, новый мир» оказывался очередной катастрофой. Однако, кто был «ничем» (независимо от занимаемого поста) нередко становился «всем», это правда.