Коллектив авторов - Сибирский текст в национальном сюжетном пространстве

Если продолжить первичную интерпретацию предложенной выше ментальной схемы образов пространства, сосредоточившись на позиционировании в её рамках локальных мифов, то стоит обратить внимание, что, очевидно, локальные мифы и целые локальные мифологии могут быть базой для развития соответствующих региональных идентичностей 41 41 Daniels S. Place and Geographical Imagination // Geography. 1992. №. 4 (337). P. 310-322; Studying Cultural Landscapes / Ed. by I. Robertson and P. Richards. NewYork, 2003; Центр и региональные идентичности в России / Под ред. В. Гельмана и Т. Хепфа. М; СПб., 2003; Груздов Е.В., Свешников А.В. Словарь мифологии Омска // Пятые Омские искусствоведческие чтения «Современное искусство Сибири как со-бытие»: Материалы республиканской научной конференции. Омск, 2005. С. 109-144; Вахрушев В.С. О концепте «Балашовская мифология» // Жанры в мифологии, фольклоре и литературе. Весы: Альманах гуманитарных кафедр Балашовского филиала Саратовского государственного университета им. Н.Г. Чернышевского. № 31. Балашов, 2006. С. 59-74; Музейная Долина (рук. проекта И. Сорокин). [Б.м., б.г.] (проект по сакральной топографии и географии Саратова осуществлен при помощи Благотворительного фонда Потанина); Саратовское озеро: сакральная география. Мифопоэтический атлас. [Саратов], 2007; Богомяков В.Г. Региональная идентичность «земли тюменской». Екатеринбург, 2007; Рахматуллин Р. Москва – Рим. Новый счёт семихолмия // Независимая газета. Ex Libris. 10 октября 2002. С. 4-5; Рахматуллин Р. Две Москвы, или Метафизика столицы. М., 2008 и др. . Ясно, что и в этом случае, при перемещении в сторону более осознанных, более «репрезентативных» образов пространства, должен происходить определённый ментальный сдвиг. На наш взгляд, он может заключаться в «неожиданных» – исходя из непосредственного содержания самих локальных мифов – образно-логических и часто весьма упрощённых трактовках этих историй, определяемых современными региональными политическими, социокультурными, экономическими контекстами и обстановками. Другими словами, региональные идентичности, формируемые конкретными целенаправленными событиями и манифестациями (установка мемориального знака или памятника, городское празднество, восстановление старого или строительство нового храма, интервью регионального политического или культурного деятеля в местной прессе и т.д.), как бы выпрямляют локальные мифы в когнитивном отношении, ставя их «на службу» конкретным локальным и региональным сообществам, с одной стороны, а с другой – само существование, воспроизводство и развитие региональных идентичностей, по-видимому, невозможно без выявления, реконструкции или деконструкции старых, хорошо закрепленных в региональном сознании мифов 42 42 См., например: Елистратов В.С. Евразийский Рим или Апология московского мещанства // Елистратов В.С. Язык старой Москвы: Лингвоэнциклопедический словарь. М., 1997. С. 640-702; Конькова О.И. Ижорский мир: формирование и конструкция. Пространство и время // Поморские чтения по семиотике культуры. Вып. 2. Сакральная география и традиционные этнокультурные ландшафты народов Европейского Севера / Отв. ред. Н.М. Теребихин. Архангельск, 2006. С. 53-68; Дранникова Н.В. Мифология Кенозерья // Поморские чтения по семиотике культуры. Вып. 2. С. 109-115. , и основания и разработки новых локальных мифов, часть которых может постепенно закрепиться в региональном сознании, а часть, оказавшись слабо соответствующими местным географическим образам-архетипам и действительным потребностям поддержания региональной идентичности, практически исчезнуть.

Итак, интерпретируя эту модель на примере Сибири, мы можем предположить, что для нее – в метагеографическом плане – характерно преимущественное развитие двух ментальных страт: страты географических образов (глубоко умозрительных, во многом заимствованных и частично переработанных) и страты культурных ландшафтов, в которой доминирует непосредственная рецепция при слабом развитии оригинальных, самобытных знаково-символических конструкций (они опять-таки в основном заимствованы из «материковой», Европейской России). При этом фактически выпадают или очень слабо репрезентированы локальные мифы и региональные идентичности – собственно средний, крайне важный уровень пространственных представлений. Конечно, не следует говорить, что в Сибири нет локальных мифологий или же отсутствуют региональные идентичности. Как хорошо известно из многих мемуарных, эпистолярных и художественных текстов, самосознание сибиряка, отличавшего себя от собственно «России», отмечалось довольно ясно уже в XIX в. 43 43 Кропоткин П.А. Дневники разных лет. М., 1992; Bassin M. Inventing Siberia: Visions of the Russian East in the Early Nineteenth Century // The American Historical Review. 1991. Vol. 96. № 3. P. 763-794; Bassin M. Visions of Empire: Nationalist Iimagination and Geographical Expansion in the Russian Far East, 1840–1865. Cambridge Univ. Press, 1999; Анисимов К.В. Проблемы поэтики литературы Сибири ХIХ – начала ХХ века: особенности становления и развития региональной литературной традиции. Томск, 2005. . Точно так же можно говорить и о рождении локальных мифов, фиксируемых в разных местностях Сибири – здесь, однако, отличия от Европейской, Доуральской России минимальны. Речь о другом: количество, качество и уровень репрезентаций локальных мифологий и региональных идентичностей до сих пор недостаточны для того, чтобы обеспечивать равновесие и устойчивость общей «пирамиды» пространственных представлений Сибири и о Сибири – эта ментальная «пирамида» дисгармонична, неустойчива, непрочна, не автономна.