Владимир Алпатов - Слово и части речи

Хотя оба автора употребляют один и тот же термин слово , они используют совершенно разные критерии: Е. Д. Поливанов – синтаксические и фонетические, И. Ф. Вардуль – морфологические. Не удивительно, что разные определения ведут к разному членению японского текста на слова: например, падежные показатели (так называемые ганио ) Е. Д. Поливанов считал аффиксами [Плетнер, Полива-нов 1930: 145–146], а И. Ф. Вардуль – служебными словами [Вардуль 1964: 33–36]. Подробнее вопрос о японском слове будет рассмотрен в разделах 1.7 и 1.8.

Не меньший разнобой наблюдается и в отношении частей речи. Для того же японского языка Е. Д. Поливанов выделял всего три [Плетнер, Поливанов 1930: XV–XXXXV], а Н. И. Фельдман – девять частей речи [Фельдман 1960: 31–39].

Описывать язык, вовсе не используя понятия слова и части речи, оказывается весьма сложным, если, конечно, не заниматься простым переименованием терминов, как это часто делается, например, в американской лингвистике, где parts of speech превращаются в word classes. Особый вопрос составляет, однако, генеративный подход к языку, при котором меняются многие принципы рассмотрения языкового материала и понятия слова и частей речи действительно могут оказаться несущественными. Особенно это касается вопроса о слове, тогда как генеративные концепции частей речи (при данном подходе не обязательно понимаемых как классы слов) существуют в немалом количестве; см., например, [Baker 2004]. Впрочем, концепции, отрицающие полезность понятия слова, встречаются и вне генеративизма, недавний пример – [Haspelmath 2011]; эти концепции будут рассмотрены в разделе 1.6.

Цель книги – разобраться в существующих точках зрения на два данных вопроса и выявить причины имеющихся расхождений. Такой критический анализ, пусть не первый и не последний, как я надеюсь, может быть полезен.

Многообразие точек зрения, не уменьшающееся со временем, наводит на мысль: а можно ли вообще считать, что в каждом случае следует рассчитывать на выработку единственной концепции, отражающей истину и превосходящей все остальные? Конечно, среди имеющихся подходов могут быть неадекватные и противоречивые; тем не менее и сама их противоречивость может оказаться не случайной. Но нередко несовместимые друг с другом и дающие разные результаты подходы оказываются для тех или иных целей вполне разумными и плодотворными.

Не только в языкознании, но в любой науке в наше время, повидимому, уже нельзя исходить из жесткого представления о существовании единственной адекватной концепции и порочности всех остальных точек зрения. Хорошо известно, что истина относительна, а приближение к ней бесконечно и может идти с разных сторон. Часто и противоположные по своему подходу концепции могут содержать рациональное зерно. И разные концепции, включая лингвистические, могут оказаться правильными, но неполными, отражая некоторую реальность, но не всегда ту же самую.

Многие концептуальные различия могут быть связаны просто с тем, что одним и тем же термином называют разные сущности. Например, многие еще помнят бурные споры между Московской и Ленинградской фонологическими школами. Однако время показало, что ни одна из концепций не была ошибочной, просто термином «фонема» называли разные единицы языка, на что еще давно указывал С. И. Бернштейн [Бернштейн 1962]. Нечто аналогичное, как будет показано ниже, имеет место и в отношении слова и частей речи. Но возможна и принципиальная несовместимость концепций. Принцип дополнительности, введенный Н. Бором в квантовую механику, согласно которому разные свойства объекта не могут быть установлены одновременно, оказывается необходимым и для науки о языке, на что обращал внимание Р. Якобсон [Якобсон 1985 [1970]: 403–404]. И само именование разных сущностей одним термином может быть не случайно и отражать фундаментальные различия подходов.

Автор не ставит перед собой задачу описания новых языковых фактов (хотя иногда хочется обратить внимание лингвистов иных специальностей на факты некоторых языков, прежде всего японского, которым я уже много лет занимаюсь). Основное внимание уделяется тому, как эти факты интерпретируются лингвистами различных школ и направлений; как уже говорилось, задача исчерпывающего учета всех таких интерпретаций нереальна и здесь не ставится. Наряду с европейской лингвистической традицией и выросшей из нее мировой лингвистикой последних столетий учитываются и лингвистические традиции других народов, более всего японская традиция, недостаточно известная за пределами Японии. Вряд ли целесообразно отвергать национальные традиции как «донаучные», а вопрос о выделении слов и частей речи в языках различного строя требует и учета того, как они выделяются самими носителями языка (если, конечно, об этом что-то известно). Кроме того, учитывается игнорируемая многими лингвистами литература по психолингвистике и механизмам речи, включая нейролингвистическую (в том числе по афазиям), поскольку она помогает понять, на чем основана традиция выделения слов и частей речи.