Коллектив авторов - Империи Средневековья. От Каролингов до Чингизидов

Не вызывает сомнения, что образ Константина вовсе не был бесспорным примером, обосновывающим легитимность вмешательства императорской власти в дела Церкви. Напротив, то, что император высказывался по поводу основных принципов вероучения, по мнению многих, напрямую вело к умножению ереси. Даже если не принимать во внимание полемические источники, в которых противоборствующие позиции представлены в весьма жесткой форме, то можно увидеть, что казус Константина не доказывал равенства императора и епископов в делах Церкви. Например, Руфин Аквилейский пишет, что нужно отдать Константину должное за то, что с епископами он вел себя не совсем как император:

После того как слава церквей возросла перед Богом и людьми благодаря своему чистосердечию, а на земле возник образ жизни небесной, благочестивый правитель Константин возликовал, и, каждый день совершенствуясь в вере и благочестии, он преисполнился невыразимой радостью от роста храмов. Он считал, что оказывает епископам Божиим недостаточно уважения, полагая себя равным им, но ставил их очень высоко над собой и почитал их как образ Божественного присутствия, а посему воспринимался ими как отец, а не как император [36] Rufin d’Aquilée, traduction de l’Histoire ecclésiastique d’Eusèbe de Césarée, X, 4, 1, éd. Theodor Mommsen, Berlin, 1903–1908, p. 863. .

В отличие от Константина из сочинений Евсевия Кесарийского, Запад придумал для себя императора, не чуждого ошибок и исполненного почтения к епископам, что позволило установить норму, ограничивающую распространение имперской идеологии времен Карла Великого. Рассказывая о своих деяниях в «Папской книге» (Liber pontificalis), римские понтифики с благоговением вспоминают святость Сильвестра, «сначала спасавшегося в ссылке от преследования, а затем крестившего Константина, исцеленного Господом от проказы» [37] Liber pontificalis, éd. Theodor Mommsen, Hanovre, Hahn, 1898, p. 47. . Вполне понятно, почему при Людовике Благочестивом вместо Константина начинают ссылаться на императора Феодосия (ум. 395) как на эталон имперской власти. Феодосий, вернувшийся к Никейскому Символу веры после долгих споров при преемниках Константина в IV в., представляется идеалом христианского правителя, о чем свидетельствует «Трехчастная история», вновь обретшая актуальность при Каролингах [38] Mayke de Jong, The Penitential State, Cambridge, Cambridge University Press, 2009, puis Graeme Ward, «Lessons in leadership: Constantine and Theodosius in Frechulf of Lisieux’s Histories», в сборнике: Clemens Gantner, Rosamond McKitterick, Sven Meeder (éd.), The Resources of the Past in Early Medieval Europe, Cambridge, Cambridge University Press, 2015, pp. 68–83. . Еще важнее, что дистанция по отношению к императорской власти выдерживается не только в источниках папского происхождения или в историях, связанных с античными императорами, – подобная риторика используется по отношению к более современным восточным императорам, например в небольшой «Хронике» Беды Достопочтенного. В этом тексте, ставшем на Западе с VIII в. учебником истории и церковным календарем, зачастую описывается, как императоры впадали в заблуждение и преследовали римских епископов – мучеников за веру:

Итак, Константин, обманутый Павлом [патриархом Константинопольским], как его дед Ираклий – Сергием, епископом сего царственного града, создал Символ, противоречащий католической вере… Поэтому папа Мартин, созвав в Риме собор 105 епископов, осудил и предал анафеме названных еретиков Кира, Сергия, Пирра и Павла. Император повелел экзарху Феодору схватить папу Мартина в Константиновой церкви [Латеранская базилика] и привезти его в Константинополь. Вслед за тем он был выслан в Херсонес и окончил там жизнь [39] Bède le Vénérable, Liber de ratione temporum, cap. 66, éd. Charles W. Jones, Turnhout, Brepols, 1977, p. 526. .

Понятно, что Запад не отрицал того, что император всевластен, однако полагал при этом, что он предрасположен к заблуждениям и злоупотреблению своей властью. Кроме того, Рим питал скрытое недоверие к сильной императорской власти на Востоке.

Таким образом, в среде историков кочует неверное представление о том, что империя есть нечто замысловатое, по природе своей клерикальное и римское, вплоть до утверждения, что Церковь использовала Карла Великого в своих целях. Церковникам, содействовавшим становлению Карла Великого в качестве императора, с большим трудом удалось найти альтернативу западной модели императорской власти. Они пытались возродить политическое и законодательное господство римского образца. Именно этим занималась франкская историография VIII–IX вв. [40] Rosamond McKitterick «Political ideology in carolingian historiography», в сборнике: Yitzhak Hen et Matthew Innes (dir.), The Uses of the Past in the Early Middle Ages, Cambridge, Cambridge University Press, 2000, pp. 162–173. Так, например, в хрониках «Анналы Королевства франков» ( Annales royales des Francs ) территориальная экспансия оправдывается этническим превосходством довольно неопределенного характера: «франками» называются те, кто всюду распространяет свою власть под началом Каролингов [41] Helmut Reimitz, History, Frankish Identity and the Framing of Western Ethnicity, 550–850, Cambridge, Cambridge University Press, 2015. . Империя существовала до того, как появилась имперская идея. Карл Великий аккумулировал в своих руках сложный конгломерат из нескольких королевств, для управления которым, как показал Генри Майер-Хартинг, нужно было восстановить римскую законодательную систему [42] Henry Mayr-Harting, «Charlemagne, the Saxons, and the Imperial Coronation of 800», The English Historical Review, vol. 111, no. 444, 1996, pp. 1113–1133. . Таким образом, имперский статус был не только идеологическим прикрытием, оправдывающим захват Италии и Саксонии, но средством перехода от фактического господства к правовому. Такой взгляд на политические и правовые аспекты опирается на очевидную цепочку событий. Франки не уставали присоединять новые территории к трем исконным меровингским королевствам (Австразии, Нейстрии и Бургундии): дельту Рейна и Фризию, Северную Италию, Баварию, Тюрингию, всю Германию, включая Саксонию, Испанскую марку, Истрию. По окончании этих завоеваний Карл Великий принял императорский титул. Единственными завоеваниями после 820-х гг. были внутренняя христианизация населения, особенно в Германии, и евангелизация, проводимая в приграничных с данами районах, не предполагавшая новых территориальных приобретений. Карл признавал независимость Королевства данов и поддерживал с ним дипломатические связи, задокументированные в «Королевских анналах» 810–811 гг. Людовик Благочестивый поддерживал претензии Харальда Клака на престол данов, однако власть досталась Хорику (827–854), сыну Гудфреда (ум. 810). Не стоит думать, что каролингские правители стремились к тому, чтобы территория империи совпала с границами западного христианского мира. Каролингское государство представляло собой конкретное политическое образование в очерченных границах. Первая редакция «Лоршских анналов», объясняющая франкским аристократам, как им следует воспринимать рождественскую коронацию 800 г., напрямую связывала право Карла Великого на титул императора с числом территорий под его контролем, а не с позицией по отношению к Церкви или Святому Престолу [43] Roger Collins, «Charlemagne’s Imperial Coronation and the Annals of Lorsch», в сборнике: Joanna Story (dir.), Charlemagne. Empire and Society, Manchester / New York, Manchester University Press, 2005, pp. 52–69. . К тому же, став императором, Карл переменил образ своего правления. Его законодательная деятельность ощутимо выросла: на 24 капитулярия и соборных акта, утвержденных в период 768–801 гг., приходятся 79 аналогичных документов в период 801–814 гг. [44] Rosamond McKitterick, Charlemagne. The Formation of a European Identity, Cambridge, Cambridge University Press, 2008. После принятия императорского венца правление Карла во многом свелось к кодификации и согласованию письменных норм, что не может не напомнить царствование Юстиниана. Также не стоит недооценивать личностный аспект этих изменений: неуемный 30-летний царь-победитель к 60 годам превратился в императора-законодателя, осевшего в Аахене. Налицо очевидные изменения: империя постепенно перестала присоединять к себе королевства и начала управлять ими. При таком рассмотрении императорский титул, по сути, означал превосходство над другими правителями, покоренными Каролингами в ходе военных кампаний, поэтому нет ничего удивительного в том, что в 813 г. Карл передал титул своему сыну Людовику, тем самым сделав его наследственным: