Г. Алексеев - Ракета Петушкова

15 сентября, как раз в первый день сбора винограда, когда в долине острова всю ночь не умолкали песни опившихся суслом счастливых виноградарей, аппарат был готов. По внешнему виду это была ракета, снабженная двумя парами крыльев. Ее хвост представлял собою пушечное жерло, в нем были наглухо укреплены рули, напоминавшие мясорубку. В кабине для всех трех пилотов были приготовлены герметические мешки из меха, соединенные проводами с маленькой электрической станцией и налитые особой, весьма гнусно пахшей жидкостью. В мешки надлежало влезть голыми, излишек жидкости выливался через особое отверстие, и они герметически закупоривались. Петушков при этом сделал несколько неприличное, но весьма житейское предположение, но Кравченко по прежнему был упрям и обозвал его «старой бабой».

Дня за три до отлета Кравченко спустился в долину и притащил с собою Главича. Лицо миллиардера напоминало свеже начищенный люк ракеты не только от трудного подъема по козьей тропе… Он отечески похлопал по крылу аппарата и взялся за бумажник. Но, уловив грустную улыбку Петушкова, раздумал. В самом деле — деньги, да еще сербские динары, на Венере не нужны… Взамен этого он принес, только что полученный из Америки, жироскоп Кордона с валиком внутри для ориентации в межпланетном пространстве. Этот прибор был замечателен тем, что валик во всяком положении указывал на Полярную звезду и, таким образом, мы всегда могли знать, где мы находимся. Мы прикрепили его к носу «Межпланетной ракеты Фредерико Главича» и присели на ступеньках кабины.

Солнце стояло в нестерпимом полденном соку. Дикие апельсины пахли жаром расплавленной киновари. Главич вытащил из кармана расписной японский платок и отер им жирную неживую шею. Как никак, а ведь мы были обречены на верную смерть. Было бы гнуснейшей пошлостью сказать о жертвах ради науки…

— Так я пойду, — сказал Главич с несвойственной этому человеку кротостью, — я жду вас сегодня ужинать.

Я с ненавистью смотрел в спину этого золотого осла, спускавшегося вниз к жизни, к ее простым радостям. И, чорт знает, почему — в его, размягченный всеми удовольствиями, мозг пришла вдруг дикая фантазия истратить полдесятка миллионов на удовлетворение отчаянной выдумки трех ошалевших русских эмигрантов…

Но это было настоящее вдохновение!

В день отлета мы работали как хорватские ослы. Мы оттащили ракету на плоскость, метров на двадцать от обрыва, мы скатили с площадки все камни, чтобы не зацепить колесами или «мандолиной» при взлете, мы десятки раз поверяли: все ли на месте, есть ли в мешках вино и вода, привязали трубки и табак к выключателям, чтобы они не мотались по всей кабине, когда ракета уйдет из земного притяжения — и уже к одиннадцати часам вечера, когда поднялся на гору Фредерико Главич, стояли одетыми в отвратительные мешки с липкой жидкостью, похожие скорее на водолазов, чем на летчиков, своими скуластыми металлическими шлемами и огромными рыбьими очками.

— Друзья, — вдруг сказал Главич, — я готов считать пропавшими пять миллионов динаров… Оставим нашу глупую затею…

Но эту его фразу слышал только я. Петушков пробовал мотор, и он гудел недовольным жужжаньем потревоженной птицы.

Без четверти двенадцать Петушков размашисто перекрестился и бросился в кабину. Все же и тут он оказался первым, и ракета по справедливости названа мною его именем. Кравченко с торжественностью, показавшейся мне несколько смешной, приложил руки к алюминиевой своей груди и стал медленно подниматься по ступенькам.

Кравченко великолепным жестом капитана указал Главичу.

Но тот сел в траву и. закрыв лицо обеими руками, заплакал. Будто понял что-то этот изживший жизнь человек и жалел.

Тогда Кравченко сделал рукою знак мне. Я должен был запустить винт мотора и на ходу вскочить на ступеньки. Вот где могла еще раз пригодиться моя отважность!

Ну, что ж! Я — подлец! Я самый последний негодяй и трус, имя которого никогда не станет известно потомкам. Я подошел к винту и взялся за него неверной, задрожавшей рукой.

— Выключено! — с решимостью отчаяния заревел Петушков. Его голова в шлеме словно бомба торчала в открытый еще люк кабины.

— Конта-акт? — запросил я, все еще надеясь.

И коротко, словно выстрелив, Петушков крикнул:

— Есть контакт!

Со стоном я дернул винт. Ракета вздрогнула, будто проснувшаяся птица, и вдруг медленно поплыла вперед — к чорному обрыву моря, клокотавшего, как надгробное рыдание, у подножия св. Ильи.