Array Коллектив авторов - The Question. Будущее

Все зависит от того, что считать обществом. Если Америку и Европу, то лет 70–100. Потому что если мы оглянемся на историю, то увидим, что те же, например, суфражистки добились своих целей спустя примерно 70 лет. Поэтому в западном мире это все изменится лет через 70, поскольку уже сейчас мы видим первых людей, понимающих, что брак – это бесполезный в современном обществе атавизм времен первобытного человека, когда людям нужно было всегда быть вместе, чтобы выжить, и первых трансгуманистов. А если брать общепланетарную выборку, то очень нескоро, через несколько веков, а то и тысячелетий. Просто потому, что если взглянуть на статистику, то большинство людей живут в Азии, Африке и Южной Америки и живут очень плохо, конечно чуть лучше, чем жили прошлое тысячелетие, но несильно.

В будущем, скорее всего, изменятся границы между «тюрьмой» и «не тюрьмой», и называть ли то, что будет, «тюрьмами» – над этим нашим потомкам придется подумать.

Сначала оговорка, что про «тюрьму» сейчас говорят в двух разных значениях: место для подследственных и место для признанных виновными в преступлении, и я буду иметь в виду для простоты только второе.

Современные тюрьмы (колонии, исправительные дома и так далее) составлены из следующих компонентов: нарушители закона, признанные виновными; они помечаются (не всегда, но часто) особым знаком и/или одеждой особого типа; нарушителей помещают в особое изолированное пространство; за нарушителями присматривают, их перемещения и действия отслеживаются специальными людьми (надзирателями) и/или техникой; к нарушителю применяют техники перевоспитания: трудом, распорядком дня, лекциями, одиночеством.

Первое (нарушители законов) – будем считать, что неизбежно. Само понятие нормы предполагает, что кто-то может его нарушить. Отменить нарушения и нарушителей можно только вместе со свободой воли, и это будет уже «не наше» будущее, не человеческое. Второе-третье, метки и техники контроля, совершенствуются буквально у нас на глазах. Чипы и электронные карты со своей значимой информацией о человеке уже сейчас на одну часть состоявшаяся реальность, на другую – обычный элемент фильмов-антиутопий. Четвертое-пятое, изолированное пространство и техники перевоспитания: здесь изменения могут быть значительными.

Техники перевоспитания – компонент самый недавний, используется в тюремной практике порядка двух столетий. Примерно в одно время с ним появляются школы и больницы современного типа.

В будущем, можно представить, такие техники станут более разнообразными, значительная их часть будет «нетюремной» по месту, где их применяют к нарушителям. По содержанию этих техник разница между «тюремными» и «нетюремными» (школьными, спортивными, практиками психотерапии, личностного роста и др.) уже сейчас неочевидная, много сходных деталей.

Изоляция уже в XX веке «дала трещину» для других принудительных заведений – психиатрических больниц и армии. Гуманизация наказания, альтернативы лишению свободы – это уже сейчас популярная тема, которая, скорее всего, будет развиваться и дальше. Можно представить в самых общих чертах, что будет происходить с изоляцией нарушителей: с одной стороны, видимо, расширится свобода передвижения при усилении дистанционного контроля с помощью техники. Такой же дистанционный контроль (в том числе горизонтальный, взаимный) будет усиливаться, скорее всего, и для свободных граждан. Это значит, что граница между свободными и осужденными будет не такой очевидной (но, конечно, все равно ее как-то определят).

С другой – набор специальных пространств со специальными техниками перевоспитания тоже, видимо, станет более обширным и более дробным, чем сейчас. Появятся формы, которые мы с нашим нынешним языком затруднимся назвать, на что это больше похоже – на тюрьму, тренажерный зал, изолятор, летний лагерь, поликлинику, комнату отдыха на работе или что-то еще. Как это назвать, «тюрьмой» или как-то еще, наши потомки, надеюсь, решат.

Я полагаю, что через сто лет музыка не будет принципиально отличаться от нынешней по ряду причин: всю возможную деконструкцию музыкального материала проделал двадцатый век, от Шенберга до Булеза, Ксенакиса и Штокхаузена, поставив под сомнение все принципы иерархической организации музыкального материала, начиная от формы и ее легитимности (ревизия чего стартует еще в девятнадцатом веке среди романтиков) и заканчивая мельчайшими строительными блоками музыки, то есть, звуками, паузами, ритмическими единицами; и даже вопрос того, что является музыкальным звуком, в двадцатом веке был решен настолько радикально (ответ был дан – «все»), что ничего нового тут добавить решительно невозможно. Кроме того, ревизию музыкальных способов выражения стимулирует еще и прогресс в области инструментостроения, но здесь с появлением такой вещи, как синтезатор, который является уже не готовым, обладающим примерно одним музыкальным спектром инструментом, а как бы методикой и средой сборки любого нужного (и даже ненужного) инструмента, тоже ничего принципиально нового придумать невозможно. Таким образом, все поле экспериментов, радикально меняющих облик музыки, уже обозначено, размечено и в целом исхожено. Разумеется, всегда можно найти новый технический прием, новую идеологию, новый способ создания звука, но это уже будут частные открытия: музыкальный материал и возможные его комбинации вещь не такая уж неисчерпаемая. То есть полагать, что люди через сто лет станут слушать что-то, ныне невообразимое, уже очень сложно: нет ничего невообразимого, что не мог бы создать синтезатор. Стало быть, будет происходить рекомбинация старого, что, строго говоря, и есть нормальный способ существования музыки: она, как явление во многом трансцендентное нашему бытовому здравому смыслу и нашим представлениям о прекрасном, как вещь, не склонная к изложению привычных нам нарративов, успешно умеет бесконечно обновляться изнутри себя.