Стивен Пинкер - Просвещение продолжается. В защиту разума, науки, гуманизма и прогресса

В течение XX столетия страна человеческого знания разделилась на узкопрофессиональные герцогства, и развитие науки (особенно наук о человеке) часто кажется вторжением на территории, которые застолбили и огородили для себя гуманитарные дисциплины. Дело не в том, что гуманитарии сами по себе склонны к такому мышлению по принципу нулевой суммы. Большинство деятелей культуры не демонстрируют ничего подобного; романисты, художники, кинематографисты и музыканты, которых я знаю, живо интересуются научными достижениями, касающимися сферы их деятельности, потому что открыты любым источникам вдохновения. Не мучает беспокойство и гуманитариев, изучающих исторические эпохи, жанры искусства или системы взглядов, потому что истинный исследователь гуманитарного знания восприимчив к идеям независимо от их происхождения. Защитную неуживчивость проявляет культура – описанная Сноу «вторая культура» пишущей интеллигенции, культурных критиков и журналистов-эрудитов [1161] О нумерации двух культур см. прим. 12 к главе 3. . Писатель Дэймон Линкер (цитируя социолога Дэниела Белла) охарактеризовал их как «специалистов по обобщению, которые судят о мире, исходя из собственных читательских пристрастий, опыта и способности к суждению; субъективность со всеми ее причудами и странностями – расхожая валюта литературного мира» [1162] D. Linker, “Review of Christopher Hitchens’s ‘And Yet…’ and Roger Scruton’s ‘Fools, Frauds and Firebrands,’” New York Times Book Review, Jan. 8, 2016. . Этот подход диаметрально противоположен научному, и именно интеллектуалы «второй культуры» сильнее прочих опасаются «сциентизма», который они понимают как позицию, что «наука – единственная важная вещь» или что «ученым нужно доверить решение всех проблем».

Сноу, конечно, никогда не лелеял безумной идеи, что власть нужно передать культуре ученых. Напротив, он призывал к возникновению «третьей культуры», которая объединила бы концепции науки, истории и культуры, поставив их на службу процветанию человека во всемирном масштабе [1163] Сноу ввел понятие «третья культура» в постскриптуме к книге «Две культуры», названном «Второй взгляд»: Snow 1959/1998, pp. 70, 80. . В 1991 году новую жизнь в это понятие вдохнул автор и литературный агент Джон Брокман; оно близко к концепции «консилиенса» (consilience) – единства знаний, о которой писал биолог Эдвард Осборн Уилсон. Сам Уилсон приписывал эту идею мыслителям Просвещения (кому ж еще?) [1164] Второе дыхание «третьей культуры»: Brockman 1991. Консилиенс: Wilson 1998. . Но, чтобы понять, какие перспективы открывает перед человечеством наука, нужно для начала отказаться от свойственного «второй культуре» восприятия себя в кольце врагов, отраженного, например, в ключевой фразе статьи, написанной в 2013 году известным литератором Леоном Уисельтиром: «Сегодняшняя наука хочет вторгнуться на территорию свободных искусств. Мы не можем этого допустить» [1165] L. Wieseltier, “Crimes Against Humanities,” New Republic, Sept. 3, 2013. .

Прежде всего нужно провести грань между защитой научного образа мысли и идеей, что члены профессиональной гильдии, называемой «наукой», как-то особенно мудры или благородны. Научная культура основывается на противоположном представлении. Ее отличительные особенности, скажем открытая дискуссия, экспертная оценка и двойные слепые исследования, задуманы так, чтобы компенсировать недостатки, которые свойственны ученым не менее всех прочих. Первый принцип науки Ричард Фейнман сформулировал так: «Вы должны не дурачить самих себя – а себя одурачить легче всего» [1166] Пер. С. Б. Ильина. .

И точно так же призыв к людям учиться размышлять научно не нужно путать с призывом позволить ученым принимать политические решения. Ученые зачастую наивны в вопросах политики и законодательства и потому выдвигают идеи, заведомо обреченные на провал: мировое правительство, экзамен на право воспитывать детей или побег с оскверненной Земли на другие планеты. Но суть не в этом: мы же не обсуждаем, какой профессиональной корпорации передать власть, – мы говорим о том, как сделать наши общие решения более мудрыми.

Питать уважение к научному мышлению – совершенно не то же самое, что верить, будто все нынешние научные гипотезы верны. Большинство новых – нет. Форма существования науки – чередование предположений и опровержений: выдвижение гипотезы и проверка, выдержит ли она попытки ее опровергнуть. Эта мысль ускользает от критиков науки, указывающих на опровергнутые гипотезы как на доказательство, что науке нельзя доверять. Это напоминает мне одного раввина из моего детства, который отвергал теорию эволюции на основании такого рассуждения: