Борис Кипнис - Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова

Ему шел сорок третий год, не менее двадцати двух лет ждал он этого часа. Ждал и в глубине сердца содрогался от мысли: вдруг час этот никогда не наступит? Он ждал, не уверенный ни в чем и ни в ком, ждал терпеливо, приучившись сносить надменность и заносчивость фаворитов, ждал, страшась, что мать лишит его наследства, что она захочет передать трон его старшему сыну Александру. Он ждал, он уже почти не верил в то, что это может случиться, но вот час неожиданно пробил, он дождался, и он теперь император всероссийский.

Нервный и легко возбудимый, ни в чем не знал он меры – ни в стремлении облагодетельствовать того, кто сумел снискать его расположение, ни в желании наказать того, кто имел несчастье вызвать его раздражение и тем более гнев, а гневался он часто и чаще всего из пустяков, которые почему-то почитал важнейшими проступками. Он так долго ждал возможности царствовать, что малейшее промедление в исполнении своих пусть даже мелких повелений склонен был почитать тяжким преступлением, если вообще не бунтом. Судя по всему, испытывая некоторые сомнения в законности своего происхождения и будучи бессилен против неуважения, выказываемого ему целым рядом матушкиных фаворитов, он и теперь, став самодержцем, был твердо уверен, что многие за его спиною смеются и издеваются над ним. Искал подтверждения своим подозрениям, и если находил тому хоть малейший признак, наказывал мгновенно и сурово. Будучи свято уверен, что при матери его все делалось неправильно и просто плохо, он вступил на престол, обуреваемый жаждой все переделать, поправить и переиначить – и немедленно. При этом искренне считал, что если сейчас этого не сделать, Россия погибнет.

Будучи чрезвычайно преувеличенного мнения о природе самодержавной власти, Павел полагал, что он всегда прав – и в большом, и в малом, и все, что ни делает он или велит делать другим, идет только на благо Отечеству. Тот же, кто с ним не соглашается, а тем более не выполняет повелений, – враг ему и великому предназначению его, а значит, должен быть устранен, удален, отставлен, сослан и повергнут если не физически, то уж точно юридически.

На беду Суворова, армия стала одним из первостепенных объектов приложения государевых усилий по переделке. Военное дело император очень любил, но понимал его так узко и однобоко, что только портил все в армии, к чему бы ни прикасался, попросту сжигаемый зудом «преобразования». Военного же искусства Павел I просто не понимал и тем был особенно опасен как для армии, так и для Суворова. Как и все пустые формалисты своего времени, самодержец был зачарован эффектной, но пустой плац-парадной маршировкой, почитая ее становым хребтом боевой подготовки и совершенно забывая, что война протекает на резко пересеченной местности, а не на ровной поверхности гатчинского плаца. Таким образом, все усилия Суворова по тактической подготовке войск, энергичные марш-броски, обучение сквозным атакам, позволяющее привыкнуть в мирное время к штыковой атаке и отражению пехотой атакующей кавалерии, то есть к тому, что составляет высшую точку духовного напряжения во время боя или сражения, все это отметалось практикой плац-парадной муштровки, перед которой благоговел император. Тонкие развернутые линии ритмически марширующей пехоты почитались им единственно верным способом достижения победы. Применения шахматного боевого порядка каре или ломовой, пробойной силы атакующей колонны, собственно, и выражающих на деле суворовскую «импульзацию», монарх просто не понимал. Боевые порядки Фридриха II возвел он в аксиому, упорно не замечая, что король сам же отступал частично от них, когда считал это необходимым, как, например, при Кунерсдорфе, штурмуя Большой Шпиц.

Система управления армией, должностные полномочия начальников, административные права их, организация дислокации в мирное время – все это механически было перенесено из прусских уставов во вновь им вводимые в русской армии. При этом Павел I был очевидно даже рад, что тем самым он лишает генералитет и полковых командиров свободы как в управлении, так и в боевом командовании войсками. Может быть, он рассчитывал, что тем самым ограничит возможность злоупотреблений и казнокрадства всякого рода, но не видел, что на практике обращает управление в бездушный формализм, а командование начисто лишает инициативы. При этом император не мог никак понять, что Фридрих II поступал так, рассчитывая на собственные полководческие способности, считая, что с его генералов хватит простой исполнительности. Сама по себе позиция прусского короля была ошибкой, ибо привела к исчезновению в его армии самостоятельно мыслящих и творчески подходящих к делу полководцев. К моменту смерти Фридриха II в его армии остались лишь послушные рутинеры и посредственности, которые через восемь лет ничего не могли поделать ни с французскими революционными войсками, ни с повстанцами Костюшко. Павел I был убежден, что неудачи пруссаков теперь проистекают оттого, что они отошли от «священных правил» великого короля. Поэтому надо их буквально перенести в русскую армию, и она станет прекрасна. Озлобление против Потемкина и своей матери застилало ему глаза и не позволяло видеть блестящих успехов русской военной школы, находящих свое выражение в стратегии и тактике Румянцева и Суворова, в армейских реформах Потемкина.