Борис Кипнис - Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова

Но главную ставку в борьбе за мир в турецком лагере делал Потемкин на нового великого визиря. Это был «старый знакомец» его и Суворова, бывший капудан-паша Газы Хасан. Тот самый, с которым имели они дело в июне 1788 г. на водах Лимана, тот, кого победил Ф. Ф. Ушаков при острове Фидониш 3 июня того же года. Старый моряк из собственных неудач сделал правильный вывод: с Россией надо мириться. Поэтому когда в ноябре 1789 г. султан призвал его на главный пост в Диване, Газы Хасан-паша поставил условием заключение мира. В эти зимние месяцы он начал обмен письмами с Потемкиным, а Суворов служил им посредником. Так, в письме от 18 февраля, поздравляя своего шефа со званием Великого Гетмана Екатеринославского казачьего войска, полководец упоминает о получении потемкинского письма от 16 февраля, князь же в нем писал ему:

«…курьеров моих, к визирю за сим следующих, прикажи препроводить на Браилов…» [935] ЗООИД. – Т. 23. – С. 54.

Обстановка усложнялась с каждой неделей, в том числе и смертельной болезнью императора Иосифа II. Суворов и Потемкин понимали, что кончина его может ослабить и даже погубить русско-австрийский союз. Вот почему в том же письме от 16 февраля есть многозначительное упоминание:

«Император очень болен…» [936] Там же.

Через четыре дня Иосифа II не стало. Получив известие об этом, Суворов сразу же написал князю Таврическому и в немногих строках проявил свой широкий политический кругозор:

«Проливаю слезы о незаплатимом Союзнике! Леопольд [937] Леопольд II до того правил во Флоренции, великий герцог Тосканы – в течение 25 лет, провел ряд реформ в духе просвещенного абсолютизма, действительно был скуп. был скупой гражданин по прежнему престолу! Ныне Белград с протчим его удержать должен [938] Суворов высказывает надежду, что завоевания в Сербии и старая распря с Пруссией из-за Силезии (Шлезия) заставят Леопольда II сохранить союз с Россией. ; Шлезия та ж для Австрийского дому…» [939] Суворов А. В. Письма. – С. 195.

Теперь переговоры с великим визирем становились чрезвычайно важны. Потемкин и Суворов готовились к ним каждый в меру своей компетенции. Так, через короткий срок после письма от 23 февраля, цитированного только что, наш генерал-аншеф пишет своему доверенному лицу секунд-майору Фанагорийского гренадерского полка М. С. Лалаеву, посланному вперед, к Дунаю, чтобы встретить ожидаемого вскоре Газы Хасан-пашу:

«Буде виз[ирь] сегодня сюда явился б, Лалаеву принять его ласково и откровенно. Любопытствовать благопристойно о мире, войне и новизнах. Подчевать кофеем, табаком и, если пожелает, пилявом, кебабом и пр[очим], как и питьем.

Меня предуведомить.

В свое время просить ко мне. По возвращении от меня – трапеза, коли не прежде» [940] Суворов А. В. Письма. – С. 196. .

Через две недели в новом письме Потемкину упоминает он об угощении, данном Мустафе-эфенди, представителю великого визиря при фельдмаршале [941] Там же. . Писано было это 14 марта, но вскоре пришло известие о смерти Газы Хасан-паши. Надеждам на мир пришел конец. Потемкин подозревал, что великого визиря могли отравить: новый глава Дивана Шериф Хасан-паша был сторонником войны. Тут же Турция заключила с Пруссией оборонительный и наступательный союз. И в майском письме Суворова к дочери появляется характерная фраза:

«Я больше живу, голубушка сестрица, на форпостах, коли высочайшая служба не мешает, как прошлого году, а в этом еще не играли свинцовым горохом…» [942] Русский архив. – 1866. – № 7. – Стлб. 945.

Ожидание грядущих событий: Пруссия и Англия только что заключили союз с Речью Посполитой, шведы активизировались в Финляндии и на Финском заливе, австрийцы сдают под прусским нажимом, перед турками – все это делает тон этого письма весьма минорным:

«Сберегай в себе природную невинность, когда напоследок окончится твое учение. На счет судьбы своей предай себя вполне Промыслу Всемогущего и, насколько дозволит тебе твое положение, будь непререкаемо верна сей Великой Монархине. А ея солдат, я умираю за мое отечество, чем выше возводит меня милость ея, тем слаще мне пожертвовать собою для нея. Смелым шагом приближаюсь к могиле, совесть моя не запятнана. Мне шестьдесят лет, тело мое изувечено ранами, и Бог оставляет меня жить для блага государства. К ответу за то я должен буду и не замедлю явиться пред великое Его судилище. Вот сколько разглагольствий, несравненная моя Суворочка. В эту минуту я забываю, что я ничтожный прах и снова обращусь в прах…» [943] Там же. Стлб. 944–945.