Питер Сингер - Освобождение животных [litres]

Равнодушие легко замаскировать техническим жаргоном: он скрывает истинную природу происходящего. Под влиянием бихевиористской теории, согласно которой можно говорить только о наблюдаемых явлениях, психологи разработали целый словарь терминов, которыми именуют боль, не называя ее напрямую. Элис Хейм, одна из немногих психологов, выступающих против бессмысленных опытов своих коллег на животных, говорит об этом так:

Работы по «поведению животных» всегда излагаются наукообразной, гигиеничной терминологией, которая позволяет обычному молодому студенту-психологу без садистских наклонностей продолжать работать, не испытывая тревоги. Так, под «ослаблением» понимается пытка жаждой, голодом или электрическим током; под «частичным подкреплением» – разочарование животного от того, что экспериментатор лишь отчасти удовлетворяет ожидания животного, порожденные на предыдущем этапе; «отрицательный стимул» – это воздействие на животное стимулом, которого оно стремится избежать любой ценой. С термином «избегание» все в порядке – это наблюдаемое действие. А вот термины «болезненный» или «пугающий» не так хороши: они слишком антропоморфны, поскольку подразумевают, что у животного есть чувства, близкие к человеческим. Это недопустимо – ведь это не по-бихевиористски и вообще ненаучно (кроме того, из-за этого некоторые молодые и недостаточно черствые исследователи могут отказаться от изощренных экспериментов; нужно дать им простор для воображения). Самый страшный грех психолога-экспериментатора, изучающего «поведение животных», – антропоморфизм. Однако если бы он не верил в сходство между человеком и другими животными, он и сам бы, вероятно, не смог найти оправдания своим действиям [66].

Признаки жаргона, о котором пишет Хейм, легко найти в процитированных мною отчетах. Заметьте: даже когда Селигман пишет, что подопытные животные «сдались» и бросили попытки избежать ударов током, он считает необходимым заключить глагол в кавычки, словно показывая, что не предполагает наличие у собак какой-либо мыслительной деятельности. Однако логическое следствие из такого понимания «научного метода» состоит в том, что эксперименты на животных не могут дать нам новых знаний о людях. Как ни странно, некоторые психологи считают настолько важным избегать антропоморфизма, что признают этот вывод верным. Такой подход можно проиллюстрировать следующим автобиографическим высказыванием, опубликованным в New Scientist :

Пятнадцать лет назад, когда я решил получить психологическое образование, проводивший собеседование психолог со стальными глазами допрашивал меня с пристрастием о мотивах такого решения. Он спросил, что такое, по моему мнению, психология и на каком материале ее изучают. Тогда я был наивным простаком и ответил, что психология – это наука о мышлении, а основной материал – люди. Обрадовавшись тому, что сумел так быстро меня подловить, мой интервьюер заявил, что психологов не интересует мышление, что исследовать нужно крыс, а не людей, а мне посоветовал отправиться на кафедру философии, расположенную по соседству [67].

Вероятно, сегодня немногие психологи решатся с гордостью заявить, что их работа не имеет отношения к человеческому мышлению. Однако многие эксперименты на крысах можно объяснить лишь тем, что исследователей интересует именно поведение крыс, без какой-либо связи с людьми. Но как в таком случае можно оправдать невыносимые страдания? Они совершенно точно не в интересах крыс.

Итак, в психологии основная дилемма исследователя стоит особенно остро: либо животные не похожи на нас, а значит, нет никакого смысла проводить на них эксперименты; либо животные похожи на нас – но в этом случае мы не должны ставить на них опыты, которые сочли бы возмутительными, будь они проведены на людях.

Еще одна обширная сфера экспериментов связана с ежегодным отравлением миллионов животных. Поводы здесь зачастую тоже ничтожны. В 1988 году в Великобритании на животных было проведено 588 997 научных опытов для тестирования химических веществ и других материалов; из этого числа 281 358 экспериментов не были связаны с тестированием медицинской или ветеринарной продукции [68]. По США точные цифры неизвестны, но если пропорции были теми же, что и в Великобритании, то для тестирования, вероятно, было использовано по меньшей мере три миллиона животных. В действительности, вероятно, их вдвое или втрое больше, поскольку в этой сфере в США ведутся интенсивные исследования, а Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов ( FDA ) требует масштабных исследований новых лекарств перед выводом их на рынок. Требование тестировать на животных лекарства, которые в будущем могут спасти чьи-то жизни, можно оправдать – однако тем же способом тестируются косметика, пищевые красители и мастика для натирания полов. Стоит ли новая мастика или губная помада страданий тысяч животных? Разве у нас нет избытка этих товаров? Кто выиграет от появления на рынке новых наименований – кроме компаний, которые рассчитывают получить прибыль?