Илья Виницкий - Граф Сардинский - Дмитрий Хвостов и русская культура

Литературные листки. 1824. Август. Как известно, статья Кюхельбекера вызвала острую полемику в русских журналах (отклики А.Ф. Воейкова, П.Л. Яковлева, Ф.В. Булгарина, В.Ф. Ушакова).

В более поздней статье, посвященной творчеству Шихматова, Кюхельбекер полемически заявляет, что хорошим слог может быть, только «когда он будет ознаменован истинным вдохновением и по сему самому мощен, живописен, разителен » [Кюхельбекер 1989: 276].

Московский телеграф. 1825. Ч. 1. С. 37.

Добавлю, что в романтических тирадах Кюхельбекера Пушкин мог расслышать голос старика Хвостова, считавшего главными эстетическими критериями краткость, разнообразие, важность, звучность, силу, великолепие, быстроту и обилие.

В 1820 году граф Хвостов печатает стихи «На смерть Дюка де Берри», заколотого французским террористом Лувелем. В этой оде, как ехидничал Карамзин, смелый сочинитель « дерзнул сказать… что не должно резать людей» и теперь «ждет великодушно смерти от руки какого-нибудь Занда [то есть убийцы боровшегося с либеральной крамолой писателя Коцебу. – И.В. ]» (Русский архив. 1884. Т. 22. Ч. 2. С. 381). Хвостова успокоил добрый Жуковский, заверивший его, что жизнь его находится в безопасности. Любопытно, что сразу за шуткой о хвостовской смелости в письме Карамзина говорится о «пиитическом страхе» А. Пушкина «от своих стихов на свободу и некоторых эпиграмм», за которые молодой поэт вынужден был оставить столицу (там же). Причиной высылки, как мы знаем, были не только его либеральные стихи, но и безрассудное поведение: показывал в театре портрет Лувеля с надписью «Урок царям». Это, кажется, первый случай «парного» использования имен Хвостова и Пушкина. А смелость, кстати говоря, у Хвостова была, но особого свойства. Так, например, он утверждал, что в своей оде на мир с Англией (1812) выразил «смелые идеи о ввозе к нам сукон, о патриотизме русских, levee en masse и портрете Наполеона» [Западов: 386].

Смотрите о подозрительной деятельности «красного» графа в Швейцарии письмо графа д’Оррера герцогине Виртембергской, опубликованное Семевским [Семевский: 375].

Ох уж эти пушкинские сближения. В 1829 году судьба столкнет Пушкина на грязной станции по дороге в Псков с младшим графом Хвостовым, чиновником министерства иностранных дел и камер-юнкером, как и его отец. Хвостов (славившийся, как мы помним, наследственной неряшливостью) читал книгу, «по стенам ползало множество тараканов, вдобавок в дверь влезла свинья». На сей счет Пушкин якобы сочинил эпиграмму, в которой, по воспоминаниям Н.А. Маркевича, были слова: «В гостиной свиньи, тараканы и камер-юнкер, граф Хвостов». Эти стихи последнему не понравились, и он вызвал Пушкина на дуэль. «Не помню, как их помирили», – заключал Маркевич [ПВС: I, 158]. А если бы не помирили? А если бы Хвостов убил Пушкина? Или Пушкин Хвостова? Какое бы (и кому) надгробие написал тогда граф Дмитрий Иванович? Впрочем, скорее всего, вся эта история апокриф.

См.: [Штейнгель: 153–154].

В примечании к этому стиху говорится, что он представляет собой «[п]одражание его высокопр. действ. тайн. сов. Ив. Ив. Дмитриеву, знаменитому другу гр. Хвостова: К тебе я руки простирал / Уже из отческия кущи, / Взирая на суда бегущи» [II, 345].

Вот, в частности, у А. Десницкого (или кого-то в этом роде): «Вокруг толпятся Игры, Смехи, / Любовны сладкие Утехи, / Желанья жарки и Мечты…» или у Ю.А. Нелединского-Мелецкого: «Спутники твои – утехи, / Радости, игры и смехи – / Ввек останутся с тобой». Есть подобный список и в творчестве самого Пушкина: «Вот и музы и хариты / В гроб любимца увели; / Плющем, розами увиты, / Игры вслед за ним пошли…» («Гроб Анакреона») [I, 424].

Ода была вписана Пушкиным в тетрадь, в которую он также переписал вторую главу «Евгения Онегина» и батюшковские стихотворения «Подражание Ариосту» и «К NN».

Вот переложение этой басни Крыловым («Котел и Горшок»): «Что цел домой Котел с дороги воротился, / А от Горшка одни остались черепки. / Читатель, басни сей мысль самая простая: / Что равенство в любви и дружбе вещь святая» [Крылов: 160].

Сравните в письме Вяземского: «г<���овно>… лучший и необходимый результат нашей жизни, эссенция всего нашего дня, вернейшая ртуть нашего телеснаго барометра».