Илья Виницкий - Граф Сардинский - Дмитрий Хвостов и русская культура

По словам историка русского театра, этот спектакль был торжеством графа Хвостова. В театре собралось много вельможных друзей сочинителя, которые в конце спектакля вызвали его аплодисментами. Новое издание перевода «Андромахи» было напечатано ко дню премьеры и продавалось при входе в театр [Арапов: 300].

О ноге Колосовой смотрите другую эпиграмму Пушкина «Все пленяет нас в Эсфири».

Невольный перифраз известного стиха Хвостова из перевода «Андромахи»: «Она, держа кинжал и продолжая речь, / Простря на небо взор, в себя вонзила меч» (привожу во памяти).

Кулагин неточно приводит текст надписи: «Э Катерингофа Бард» [Кулагин: 114] (у Пыляева: «Катрингофа»).

Сравните у Пыляева: «Перерождение Екатерингофа в 1823 году внушило графу Д.И. Хвостову написать на этот случай торжественную оду. Благодарный устроитель Екатерингофа гр. Милорадович приказал на вечныя времена повесить портрет поэта в зале вокзала и долгое время посетители Екатерингофской ротонды любовались чертами певца Кубры с оригинальною подписью “ Э Катрингофа Бард ”» [Пыляев: 87].

Последние четыре строки были исключены автором из текста стихотворения в издании 1829 года. По всей видимости, после смерти Милорадовича в городе на Неве они могли показаться автору неуместными. Вместо этих стихов Хвостов написал примечание о заслугах Милорадовича перед отечеством и его трагической кончине «от недостойной руки 1825 года Декабря 14-го дня» [II, 236].

Исследователи «поэтики Хвостова», начиная с Вас, дорогой коллега, прежде всего обращают внимание на семантические «принципы» причудливого мира этого автора (Альтшуллер, Кобринский, Сливкин, Махов). Объектом научного анализа, на наш взгляд, должны стать и осмеянные современниками феерические ритмика, фонетика и синтаксис Хвостова – «предшественника» не только обэриутов, но и Крученых и Хлебникова. О «графоманской поэтике» у Хлебникова в контексте классической «плохой» поэзии XIX века обязательно посмотрите известную статью Жолковского « Графоманство как прием: Лебядкин, Хлебников, Лимонов».

Своего рода аналог знаменитых стихов, приписывавшихся «предшественнику» Хвостова на комическом Олимпе В.К. Тредиаковскому: «Императрикс Екатерина, о! / Поехала в Царское Село».

В свою очередь, современный бард Хвостова Максим Амелин постарался исправить графа, вписав это наименование в классический пятистопный ямб: «Певец Кубры, бард Екатерингофа / И прелагатель Буало – с тобой…»

С литературно-генетической точки зрения этот прием интересен как прообраз авангардисткого (кубистического) дробления и графического написания слов (Каменский, Крученых). Вообще тема «Хвостов и Крученых» представляется мне не менее перспективной, чем «Хвостов и Заболоцкий» [Егунов], «Хвостов и Олейников» [Альтшуллер 2007], «Хвостов и Введенский» [Сливкин] или «Хвостов и Хармс» [Кобринский].

В редакции 1829 года этот стих звучит иначе: «Екатеринин брег сокрылся внутрь валов». О стихах Хвостова, сочиненных «за него» шутниками-современниками, писали Модзалевский, Альтшуллер, Балакин. Замечательно, что мнимые стихи Хвостова не только включались в его «поэтический фонд» на равных правах с «оригинальными», но и вызывали к жизни карикатурные изображения самого сочинителя [Осповат, Тименчик: 249–250]. Добавим к уже известным примерам «отредактированного» Хвостова «красивые» стихи, которые приводит в письме к подруге Софья Салтыкова: «Жил-был елбот, / Который перевозил народ / От Пантелеймона к Михайловскому Замку…» [Модзалевский 1999: 249, 255]. Это несомненная перелицовка старой басни Хвостова «Бот, Нева и море» (Вестник Европы. 1803. Ч. IX): «В Петрополе жил двувесельный бот, / Без дальних он хлопот / Перевозил народ, / Купцов, господ, / От Пантелеймона через Фонтанку к саду. / Ему казалась жизнь подобна аду». Обратим внимание на смелое включение топонима «Пантелеймона» в шестистопный стих (в имени святого ударение падает, как и полагается, на третий слог). Сложнее дело обстоит с атрибутируемой Хвостову «календарной загадкой» «Зимой весну являет лето». Я думаю, эта восхитительная апофтегма представляет собой переработку стихов из хвостовского послания «К Приятелю» (1804), описывающих московский особняк вельможи-меломана – «собрание для множества отрад»: «Там лютой нет зимы, там юная весна, / Там плодоносное и светозарно лето…» [II, 157]. Но я могу ошибаться.