Илья Виницкий - Граф Сардинский - Дмитрий Хвостов и русская культура

Чтению Карамзина предшествовала своеобразная торжественная прелюдия. Собрание открылось речью президента Академии вице-адмирала Шишкова «о пользе сего заведения и обязанностях его членов», не ограничивающихся « языком », но простирающихся «на нравственность и другие существенныя блага отечества». Затем непременный секретарь академии П.И. Соколов (тот самый, что два года не давал ходу хвостовскому Буало) читал свой перевод из Тита Ливия. Потом переводчик Гомера Николай Гнедич, «славный чтец экзаметров», восхитил присутствовавших «переводом В.А. Жуковского из Овидиевых превращений Кнейкса и Алционы – переводом, исполненным красот, близким к оригиналу, и доказывающим, как день , сродство древних языков с нашим отечественным». Только после этого «приуготовления» (по выражению Каразина) началось выступление Карамзина [Каразин: 94–95].

Комическое описание Тургеневым заседания минералогического общества вписывается в традицию арзамасских изображений скучных беседных собраний. Выпад против покойного министра внутренних дел П.О. Козодавлева также имеет «арзамасское» происхождение. «В кружке Вяземского – Тургеневых, – пишет Л.Я. Гинзбург, – Козодавлев… пользовался репутацией бездарности» [Вяземский 2000: 268]. В должности министра внутренних дел (с 1810 года) Козодавлев заинтересовался вопросами отечественной промышленности. В частности, он настаивал на разведении кунжута, стремясь заменить кунжутным маслом оливковое. В 1819 году, по поводу смерти Козодавлева Вяземский писал А.И. Тургеневу: «Я спрашиваю у Булгакова, правда ли, что Козодавлева уже соборовали кунжутным маслом?» [там же].

В этом стихотворении Хвостов создал несколько удачных парафраз поразивших его мест из «Истории», в частности смелой речи боярина Шереметева: «Средь многолюдия у всех и взор и дух / Преобращенными в один казались слух; / И можно ль не внимать средь тяжкия печали, / Как чувствами себя Славяне отличали? / При казни за сребро ответ боярин дал: / “Я к Богу с нищими богатство переслал”» [III, 143]. Посмотрите у Карамзина в печатном тексте IX тома: «Ужас Крымцев, Воевода, Боярин Иван Шереметев был ввержен в душную темницу, истерзан, окован тяжкими цепями. Царь пришел к нему и хладнокровно спросил: “где казна твоя? Ты слыл богачом”. Государь! – отвечал полумертвый страдалец. – Я руками нищих переслал ее к моему Христу Спасителю» [Карамзин 2002: 16]. Как мы знаем, Хвостов, следуя по стопам Карамзина, сам написал несколько «исторических» сочинений. Скорее всего, опубликованная в октябрьском номере «Невского зрителя» эпиграмма Рылеева «Не диво, что Вралев так много пишет вздору, / Когда он хочет быть Плутархом в нашу пору» (Невский зритель. 1820. № 10. С. 85) метит не в историографа Карамзина (версия Готовцевой и Киянской), но в историка-самозванца Хвостова [Готовцева, Киянская: 213–214].

Хвостов указал в примечании, что его послание к Дмитриеву было прочитано в Вольном обществе любителей российской словесности, а затем «напечатано в Журнале онаго, а после в полном издании 1821 года» [III, 179]. В брошюре «О знаменитости Переславля Залеского» (1821) Хвостов сообщал о своей дискуссии с Карамзиным, состоявшейся после чтения отрывков IX тома [Хвостов 1821: 17–18].

Возможно, Дмитриев считал, что из-за боязни испортить отношения с редактором «Вестника Европы» М.Т. Каченовским, главным противником Карамзина в эти годы (читайте далее).

Раздражение Дмитриева, по всей видимости, вызвали неумеренные восторги автора (под псевдонимом «Украинец», как уже говорилось, скрывался Василий Каразин) в адрес президента Академии Шишкова. «[В]еличественный старец, коего некогда предполагали противником Карамзину, – писал Каразин, – вручил ему с радостным лицом, на котором доброе сердце изображалось, в присутствии всей публики сию медаль от лица Академии». В свою очередь, Дмитриеву очень понравился спокойный и лаконичный отчет о торжестве историографа, опубликованный в журнале «Благонамеренный». В центре внимания анонимного автора этой статьи находится не «величественный старец», снисходящий в благородном порыве до историографа, но сам виновник торжества Карамзин – российский Тацит: «Все посетители встали, громкия рукоплескания раздались в зале и продолжались несколько минут. Случай первый у нас в своем роде, день незабвенный в летописях Академии и, может быть, в сердце того, кто был виновником столь искренняго и единодушнаго восторга» [Дмитриев 1898: 18]. Писарскую копию этого отчета Дмитриев переслал в письме к Вяземскому. Заметим, что и сам Карамзин в письме к Дмитриеву указывал на аплодисменты в свой адрес как явление неслыханное на академических заседаниях [Карамзин 1866: 352].