Кассия Сен-Клер - Тайная жизнь цвета [litres]

На викторианском языке цветов гелиотроп часто обозначал преданность – поэтому он оставался одним из немногих, дозволенных женщинам, оплакивающим смерть любимых. Культ траура в XIX века достиг своего зенита, сформировав сложнейшую систему социальных правил и ограничений, регламентирующих каждый шаг. В особенности это касалось женщин. Разрешенные цвета и фасоны зависели от того, сколько месяцев или лет прошло после смерти родственника или монарха. Так, во время второго периода траура требовалось носить гелиотроп и другие мягкие тона пурпурного.

Вдовы, правила траура для которых были самыми жесткими, первые два года после смерти супруга проводили исключительно в матово-черных тонах; для более дальних родственников правила были помягче – приглушенные тона разрешались им с самого начала траура. После серьезной эпидемии гриппа, поразившей Англию зимой 1890 года, на следующий год вся страна оделась в черное, серое и гелиотроп [424].

Со временем этот цвет все же вытеснили из реальной общественной жизни, но зато его ждала изысканная и насыщенная литературная. Отрицательные персонажи часто одевались авторами именно в гелиотроп. Восхитительно аморальная антагонистка «Идеального мужа» Оскара Уайльда миссис Чивли впервые появляется перед читателем в гелиотропе и бриллиантах, а затем с головой бросается в невероятную авантюру, определяющую все лучшие сюжетные ходы пьесы [425]. Аллюзии на гелиотроп встречаются у Дж. К. Роулинг, Д. Г. Лоуренса, П. Г. Вудхауса, Джеймса Джойса и Джозефа Конрада. Само слово «гелиотроп» приятно произносить, оно наполняет рот подобно густому маслянистому соусу. Вдобавок к этому сам цвет старомоден, необычен и лишь немного бесстыден.

В 1874 году в Париже группа художников основала Анонимное общество художников, живописцев, скульпторов, граверов и литографов и приступила к организации своей первой выставки. Они хотели, чтобы эта выставка стала их манифестом, призывом, но, что важнее, вызовом старцам из Академии изящных искусств, отказавшимся допустить их работы на престижный ежегодный Салон. Бунтарей возглавляли Эдгар Дега, Клод Моне, Поль Сезанн, Камиль Писсарро и другие. Они считали, что старый академический стиль живописи был слишком скучен, консервативен, слишком одинаково покрыт обезличивающим паточно-золотистым лаком, что не способен ни отражать реальность окружающего мира, ни быть в нем сколько-либо значимым явлением. Одним словом, они считали, что старый стиль устарел настолько, что никакой ценности уже не представляет. Истеблишмент от искусства отвечал юным выскочкам полной взаимностью, не скупясь на уничижительные эпитеты. В едкой рецензии для газеты Le Charivari Луи Леруа заявил, что картина Моне «Впечатление. Восход солнца» не картина вовсе, а всего лишь незаконченный, небрежный набросок. В последующие годы молодому движению досталось еще больше, но главным объектом нападок критиков и постоянной темой их сарказма было навязчивое увлечение импрессионистов одним цветом – фиолетовым.

Эдмон Дюранти, одним из первых оценивший импрессионистов, писал, что их работы procédent presque toujours d’une gamme violette et bleuâtre (почти всегда выполнены в фиолетово-синеватойгамме) [426]. Других фиолетовые тона просто раздражали. Многие заключили, что все художники-импрессионисты до одного совершенно сумасшедшие или, по крайней мере, больны дотоле неизвестной болезнью, названной на скорую руку «фиолетоманией». Убедить Писсарро в том, что деревья не фиолетовые, так же трудно, веселился один остряк, как убедить обитателя сумасшедшего дома в том, что он – не папа римский.

Другой предполагал, что увлечение художников этим цветом вызвано тем, что импрессионисты слишком много времени проводят «на пленэ́ре»: пристрастие к фиолетовым тонам, должно быть, развилось в качестве негативного постэффекта от постоянного наблюдения за ярко освещенными желтым солнцем пейзажами. Альфред де Лостало в рецензии на персональную выставку Моне предполагал, что этот художник – один из тех немногих людей, кто способен видеть в ультрафиолетовом спектре. «Он и его друзья видят пурпурный цвет, – писал Лостало, – а остальные – нет. Отсюда и разногласия» [427].

Пристрастие к фиолетовому сформировалось на двух новомодных теориях. Одной из них было убеждение импрессионистов в том, что тени в реальности не являются ни черными, ни серыми, но цветными; вторая касалась дополнительных цветов [428]. Поскольку дополнительным цветом к желтому солнечному свету является фиолетовый, естественно считать, что цветом тени должен стать фиолетовый. Вскоре, однако, разговор об оттенках и вовсе вышел из тени. В 1881 году Эдуард Мане объявил своим друзьям, что он наконец обнаружил истинный цвет атмосферы. «Это фиолетовый, – сообщил художник. – Цвет свежего воздуха – фиолетовый. Не пройдет и трех лет, как все будут работать фиолетовым» [429].