Иван Филоненко - Хлебопашец

Узнай отец про это пристрастие в другое какое время, несдобровать бы Терентию — отходил бы хворостиной крепко: не стремись к чему не надо. Однако именно в то время в далекой Маньчжурии, незнамо где она и есть, разгорелась война — Россия столкнулась с Японией. Всполошились солдатки, чьи мужья на действительной служили. Враз всем понадобился грамотей, который читать, писать умеет: надо же узнать, не угодил ли кормилец на ту войну окаянную. Кинулись бабы к одному шалуну, что по заборам малевал, к другому — нет, ни одного слова осилить не могут. Тогда на Тереху Мальцева указали. Вот и прибежали солдатки к Мальцевым — кто бумагу прочитать, кто ответ отписать.

— Да вы что, ополоумели? — вскинулся Семен Мальцев, сочтя такую просьбу несуразной и неисполнимой.

— А кликни своего Терентия,— попросили бабы. — Сказывают, он может.

Позвал отец сына. Позвал сердито, недоумевая: мол, что еще бабы придумали? Но Тереха, хоть и оробел, однако не отказался, взял в руки письмо. Все затаили дыхание...

Мать переживала и за сына и за себя. Это она однажды шепнула Терентию: «Вот, подарок тебе, грамотей. В заулке нашла». И подала ему... карандаш! Сокровище, владеть которым никогда еще не приходилось. В ответ на его горячую благодарность мать скоро раздобыла где-то и клочок бумаги, чем вовсе покорила сына. И вот теперь она чувствовала себя виноватой перед ним и с опаской посматривала на Семена.

Отец выжидал и не сомневался, что из этого ничего, конечно же, не получится, не может получиться.

Заждавшиеся солдатки думали: нет, не осилит и этот, мал еще, всего-то восемь годков, да и как ему понять, сердечному, если школяры не прочитали, а этот и в школу-то ни разу не ходил.

Однако Тереха, отдышавшись и осмелев — ну не шельмец ли! — начал слово к слову прибавлять. Не то чтобы бойко, но прибавлял! Бабы окружили его плотно и слушали так внимательно, что отец не решился не только выхватить сына из бабьего кружка, но и зашуметь на него. Он тоже слушал, рот раскрывши.

Странно было Семену, что малый сын его пересказывает слова знакомого мужика, посланные на бумаге из неведомого Порт-Артура, что взялся ответ сочинять. Отец, с трудом выводивший лишь свою фамилию, словно оробел перед сыном, который одолел грамоту сам по себе, без учения. Перед сыном-грамотеем, оказавшимся вдруг таким же нужным в деревне человеком, как и всякий другой работник. Что ж, пусть делает людям доброе дело, за которое гостинцами его одаривают. Гостинцами и уважением. И ему, отцу, за это почет от людей и похвала. Подобрев и расчувствовавшись. Семей погладил ласковой рукой по голове сына и даже пообещал взять его с собой на базар в Шадринск.

Для крестьянина поездка в город на базар была событием, о котором думалось загодя, к которому долго готовились все домочадцы, прикидывая, что продать, что купить, да и по какой цене можно продать, по какой купить.

И вот день этот настал. Вернее, сам день был впереди, а настал ранний сумеречный рассвет. В доме все задвигались, засуетились.

На сани положили несколько мешков пшенички — на продажу. Охапку сена, чтобы ехать мягче и теплее, чтобы было чем Лысуху на базаре покормить. Вынесли тулупы, гревшиеся у печи,— не шибко морозно на улице, однако в дороге на санях зябко станет. Все, кажись...

— Н-но-о, Лысуха!.. Поехали!..

Бежит ходко Лысуха, поскрипывают полозья по застывшей дороге, рябой от конского помета. Бежит через заснеженные поля,— привычна ей эта дорога, сколько уж раз за жизнь свою она тащила по ней и сани и телегу. Ни на приречные кусты не косится, ни в лесу, когда лес пошел, не сторожит уши. Привычна дорога и отцу, он, опершись на локоть, подремывает, посапывает в бороду, побеленную от дыхания инеем. Посматривает по сторонам Тереха, на поворотах норовит углядеть, что впереди, не покажется ли город вон за тем лесом. Нет, за березовой светлой рощей, которую в ясную погоду он много раз видел из деревни, опять пошли поля на много верст, а потом снова лес — высокие сосны вершинами к небу.

И вдруг открылся город. Сначала такие же избы, как и деревенские, только друг к дружке потеснее стоят, потом пошли каменные, многооконные, глазастые.

Базар сначала оглушил Тереху. Такого множества подвод, такой людской толчеи он еще никогда не видел. Не слышал и гомона такого, в котором нельзя разобрать ни одного слова.

Отец приторочил Лысуху к коновязи, положил ей сена, велел сыну от саней не отлучаться, топтаться рядом и смотреть за мешками, а сам пошел в эту толчею и надолго исчез в ней: поразузнать надо было, почем пшеничка продается. Вернулся не очень весел.