Штефан-Людвиг Хоффманн - Социальное общение и демократия. Ассоциации и гражданское общество в транснациональной перспективе, 1750-1914

При помощи парных понятий «демократия» и «социальное общение» можно более точно описать противоречия ассоциаций «долгого» XIX века (от позднего Просвещения до Первой мировой войны): их разнообразные формы эксклюзивности, которые противостояли требованию инклюзивности и которые часто вели к образованию новых союзов и социально-политических движений – например, рабочих; границы либерализма, которому «демократия» представлялась обычно монстром и который верил в добродетельную элиту – она должна была говорить и действовать от имени тех, кто не имел капитала и образования; расцвет национализма, который обещал не только бóльшее политическое соучастие, но и преодоление социальной эксклюзивности и унаследованных из прошлого лояльностей – однако одновременно мог прочерчивать новые, непреодолимые политические границы [29] Ср. в качестве образца: Judson P. M . Exclusive Revolutionaries. Liberal Politics, Social Experience, and National Identity in the Austrian Empire, 1848–1914. Ann Arbor, 1996. .

Чиновник Алексей Ильин посвятил в своем неопубликованном дневнике много места описанию своей общественной жизни в Москве и Санкт-Петербурге в 1770-х годах. Как и многие молодые люди, в поисках галантных встреч А. Ильин ходил гулять в московский Головинский парк; он посещал костюмированные балы, концерты и музыкальные общества. Брат Петр ввел его в элитный Английский клуб; несколько раз в неделю он принимал приглашения на обед, читал и обсуждал с близкими друзьями новейшие журналы, посещал различные ложи в обоих городах. Его общественная жизнь не отличалась в этом от жизни представителей европейских образованных слоев эпохи. XVIII век был, как точно подметил исследователь, «веком социального общения» [30] Im Hof U . Das gesellige Jahrhundert. Gesellschaft und Gesellschaften im Zeitalter der Aufklärung. München, 1982. .

Культура социального общения стремилась перерасти пространственные и государственные, социальные и конфессиональные границы. Она охватывала географическое пространство, которое простиралось на западе до английских колоний в Северной Америке, а на востоке до провинциальных городов России. Она сознательно включала в свои рамки – во всяком случае, в Западной Европе – дворян и буржуа, чиновников и торговцев, иногда и мастеров с ремесленниками, и сводила вместе в образованных слоях местных и чужеземцев. Кроме того, она преодолевала конфессиональные границы – прежде всего, но не исключительно, внутри христианского мира.

Именно эта черта преодоления существующих границ придала культуре социального общения XVIII века политический подтекст. Конечно, многие формы общественных объединений Просвещения имели предшественников в Средневековье в лице цехов, академий или протестантских сект. Часто, как в случае с ложами, они даже имитировали их ритуалы и символы. Порожденные контрреформацией религиозные братства (confréries), как и распространенные в Южной Франции покаянные братства (pénitents), также уже имели схожие с ассоциациями структуры [31] Reichardt R. Zur Soziabilität in Frankreich beim Übergang vom Ancien Régime zur Moderne // François E . (Ed.), Sociabilité et société bourgeoise en France, en Allemagne et en Suisse, 1750–1850. Paris, 1986. P. 27–41, 36; Agulhon M . Pénitents et Francs Maçons de l’ancienne Province. Paris, 1984. P. 166–211. Фундаментальное исследование о предшественниках модерных ассоциаций: Hardtwig W . Genossenschaft, Sekte, Verein in Deutschland. Bd. 1: Vom Spätmittelalter bis zur Französischen Revolution. München, 1997. . И все-таки общественные объединения Просвещения сулили и нечто новое: независимый от государств, сословий и конфессий свободный союз индивидов, которые надеялись усовершенствовать себя и все человечество. В формально неполитических общественно-нравственных идеях и практиках ассоциаций XVIII века часто видели поэтому фактор подспудного расшатывания политического порядка Старого режима.

В центре этих дебатов, по сути ведущихся со времен Французской революции, – франкмасонство. Оно было не только самым большим по численности, но и первым секулярным добровольным объединением на общеевропейском уровне [32] Van Horn Melton J . The Rise of the Public in Enlightenment Europe. Cambridge, 2001. P. 252. . Масонство было своего рода «моральным интернационалом» (Райнхард Козеллек), который охватывал географическое пространство от Бостона до Санкт-Петербурга, от Копенгагена до Неаполя. В нем циркулировали идеи, мнения, практики и практикующие их люди Просвещения.

Впрочем, новые исследования обнаружили существенно иную картину лож, нежели та, которая известна по популярным работам Райнхарда Козеллека или Франсуа Фюре [33] Koselleck R . Kritik und Krise. Eine Studie zur Pathogenese der bürgerlichen Welt [1959]. Frankfurt, 1989; Furet F. 1789 – Vom Ereignis zum Gegenstand der Geschichtswissenschaft. Frankfurt, 1980. . Особенно четкие различия можно показать в интерпретации мистического культа лож, представляющегося современному наблюдателю столь странным. Просветительскую мораль вольных каменщиков Р. Козеллек и Ф. Фюре считали идеологией освобождения бесправного и безвластного третьего сословия, которое объединялось в ложах для свержения Старого порядка. Этим объяснялся и культ мистики масонов, самовозвеличивание и заговор нравственности против политики абсолютистского государства. Однако такая точка зрения, как согласно показывают новые исследования западноевропейского и русского масонства, упускает из виду их самосознание и социальные практики; не говоря уже о том, что она не может объяснить популярность лож на англосаксонском пространстве [34] Jacob M. C . Living the Enlightenment. Freemasonry and Politics in Eighteenth-Century Europe. New York, 1991; Saunier E . Révolution et sociabilité en Normandie au tournant des XVIIIe et XIXe siècles: 6000 franc-maçons normands de 1750 à, 1830. Rouen, 1995; Smith D. Freemasonry and the Public in Eighteenth-Century Russia // Eighteenth-Century Studies. Vol. 29. 1995. P. 25–44; Idem . Working the Rough Stone. Freemasonry and Society in Eighteenth-Century Russia. DeKalb, 1999; из более ранних работ по русским ложам: Соколовская Т. Русское масонство и его значение в истории общественного движения (XVIII и первая четверть XIX столетия). М., [1907] 1999; Bullock S. C . Revolutionary Brotherhood. Freemasonry and the Transformation of the Amercian Social Order, 1730–1840. Chapel Hill, 1996. . В континентальной Европе ложи привлекали в равной степени поднимающихся по социальной лестнице буржуа и просвещенных дворян, которые вместе отделяли себя снизу от «простого народа». Таким образом, окруженные тайной, пространства лож в Париже, Берлине, Вене или Санкт-Петербурге были не местом встречи просвещенной контрэлиты, оппозиционной абсолютистскому государству, а «пространством социального компромисса» [35] Roche D. Die sociétés de pensée und die aufgeklärten Eliten im 18. Jahrhundert // Reichardt R., Gumbrecht H. – U. (Hrsg.), Sozialgeschichte der Aufklärung in Frankreich. München, 1981. S. 77–115, 115; в общем: Idem . Les républicains des lettres. Gens de culture et Lumières au XVIIIe siècle. Paris, 1988. В Англии клуб также был «средой для смешанных собраний» и находился «в согласии, а не в оппозиции с традиционными элитами». Klein L. E. Politeness and the Interpretation of the British Eighteenth-Century // Historical Journal. Vol. 45. 2002. P. 869–898, 894. .