А. Степанов - Число и культура

Еще менее, чем в других случаях, автор авантюрного романа может быть заподозрен в теоретически обоснованном выборе именно этого, а не другого, числа ведущих героев. Речь снова идет хотя и о рациональном, но бессознательном, интуитивном факте; уместно говорить о художественной правде , но не о выкладках. А.Дюма, можно сказать, выступает в роли своеобразного Наполеона (кстати, своего кумира, которому всю жизнь старался подражать), по своей воле ставящего историю на дыбы. Будучи историческим романистом (пуристы поправят: квазиисторическим), он предвосхитил переход от троек к четверкам в смежных исторических областях. Напомним, "Манифест Коммунистической партии" Маркса и Энгельса вышел в свет в 1848 г., дополнение древности-средневековья-Нового времени Новейшим – продукт еще более поздний. Каждый превращал в тетраду предмет своего главного интереса: литератор – группу персонажей, социальные философы – общественные формации, историки – периодизацию.

Не обязательно обращение к образцу приключенческой беллетристики, даже если он до сих пор является достоянием масс. Достоевский, чье отношение к тексту Дюма продрейфовало от восхищения до безоговорочного осуждения, выводит в своем последнем романе аналогичную группу. Наряду с тремя законными сыновьями, или братьями, Карамазовыми (Дмитрием, Иваном, Алексеем), мы встречаемся и с гипотетическим четвертым – Смердяковым. Достоевский, знавший толк в авантюристах-революционерах и игроках, но в зрелом возрасте отдавший предпочтение консервативным, традиционным ценностям, в конце концов распознал духовную подоплеку д'Артаньяна, четвертых элементов вообще. Распознал – и отверг. Автор наделяет Смердякова, персонажа с говорящей фамилией, максимально одиозными чертами: холуй и бастард, на фрейдовский манер убивающий своего отца и господина. Здесь навряд ли уместно вдаваться в скрытую полемику между двумя вариантами четверок, между двумя версиями структур 3 + 1, ибо, несмотря на свое активное неприятие романа Дюма, вообще новаций накатывающейся "бодрой" эпохи, Достоевский все равно по сути повторил ту же четверку, а как раз она нас и интересует. Прогрессистская и консервативная революции нередко не так далеки друг от друга, и не только в литературе.

Схема 3 + 1, помимо Достоевского и Дюма, выступает – в комически переосмысленном виде – в одном из излюбленных советских романов, "Золотом теленке" Ильфа и Петрова. Литературоведы метко фиксируют параллели между простовато-честным, физически сильным Балагановым и Портосом, благородно-щепетильным Козлевичем и Атосом, лукавым Паниковским и Арамисом и, наконец, между двумя венцами хрестоматийных четверок [117]. Агеласты могут сколь угодно возмущаться жульнической натурой О.Бендера, но это не отобьет у читателя охоты читать, повседневно сверяться, ощущая наличие внутренне правдивого стержня. Позднее мы вернемся к логической подоплеке "Золотого теленка", теперь же, чтобы не терять темпа, обратимся к новым примерам.

Мы были бы не правы, если бы полагали логические кватернионы чем-то "экзотическим". Напротив, многие из них банально-повседневны.

Списку времен года – весна, лето, осень, зима – уже не одно тысячелетие. Годовой цикл в данном случае подвергнут квантиодромии, что можно представить как композицию двух дихотомий, М = 2 x 2, где первой двойке отвечает оппозиция восходящей и нисходящей ветвей цикла (весны-лета, с одной стороны, и осени-зимы, с другой), а второй – дополнительное уточнение степени или же оппозиция "начало-конец" ветви. Вполне аналогично тому, как в школе при изучении тригонометрических функций делят круг на квадранты:

Настоящий пример позволяет подчеркнуть одну из важных особенностей кватерниорных представлений – их полисемантичность . Речь о том, что их смысл нередко разлагается не одним, а несколькими способами, за каждым из которых стоит своя собственная интерпретация. При этом, в отличие от символа, раскладывающегося, согласно А.Ф.Лосеву, в бесконечный семантический ряд [189], логические структуры репрезентируются конечным количеством герменевтических вариантов, обычно небольшим. В связи с чем укажем еще одно основание системы сезонов.

Представление о временах года сложилось в ту анимистическую или гилозоистическую эпоху, когда человек был склонен считать природу живой. ""Природа" не существует в мифологическом сознании как внешний мир, противостоящий человеку, она еще не вычленяется как объект, не мыслится противоположной человеку, она присутствует только в опыте и воспринимается через опыт, границы между нею и человеческой общностью четко не проведены", – констатирует аналитик [192, c. 69], добавляя: "Здесь познаваемое совпадает с внутренним миром субъекта" [там же].(11) Впечатление подобной "живости" веками поддерживалось поэзией и сохранилось до наших дней. К годовому циклу, соответственно, применяется оппозиция "жизнь-смерть" или сопряженная с ней "бодрствование-сон". Наиболее актуальный для человека период – жизнь, бодрствование, – в свою очередь, подвергается логическому членению согласно бинарному принципу "раньше/позже", что приводит, как нам известно, к трихотомии, подобной "началу-середине-концу". В результате система четырех времен предстает в форме композиции дихотомии и трихотомии: