А. Степанов - Число и культура

Во-вторых, если и в западных странах нередко звучит мотив сравнения среднего класса с удушающим филистерским болотом, то в России термин "мещанство" оброс ворохом еще более негативных ассоциаций. Наконец, образец "добропорядочного гражданина с определенным материальным достатком", по мнению некоторых публицистов, – просто тесен и скучен, и требующая "разгула" душа скорее отдаст предпочтение крайностям (несметному богатству ли, как у Ротшильда, – см. "Подросток" или "Игрок" Достоевского, – а если "карта бита", то лучше бедность: "бедный, но честный", не говоря о юродивых). По крайней мере, истории о купцах, за неделю спускавших в страшном запое все состояние, ибо "тоска" и "душа широка", одобрительно оценивают у нас, а не на Западе.

Со своей стороны, мы, впрочем, не стали бы преувеличивать значение таких национальных особенностей для современной эпохи, ведь несмотря на многодесятилетние попытки коммунистического режима эксплуатировать мотив "нестяжательства", все же "джинсы", "салфетка на абажуре", "машины и дачи" себе дорогу пробили. Кроме того, в глобализирующемся мире необратимо нивелируются и ценности, и в настоящее время вирус "денежной лихорадки" вполне заразил и нашу страну. На таком, в частности, основании мы и не отказались от использования идеологемы трех классов как исходного пункта. Однако все сказанное, по-видимому, в состоянии лишь укрепить впечатление, что особенно в российских условиях в эту идеологему целесообразно внести коррективы.

Итак, простейший путь превращения идеологемы богатого, среднего и бедного классов в искомую пятеричную ( r = 5) – это деление натрое имагинативно наименее определенной в рамках массовых представлений и аксиологически амбивалентной позиции "средний класс". Казалось бы, наиболее естественный вариант – разделить ее по тому же признаку, который конституирует и исходную идеологему, т.е. по размеру собственности и дохода: верхняя часть среднего класса, средняя, низшая. В социологии так иногда и поступают /4/, но для наших целей это малоприемлемо.

Во-первых, на таком пути не происходит расширения объема понятия "средний класс", а в наличных российских условиях одна из острых проблем – как раз слабость, недостаточная численность среднего класса, оттого не способного ни выполнить миссию стабилизатора, ни послужить надежной социальной базой реформ. Такие классификации удобны лишь при научном шкалировании, но практически ничего не дают для улучшений в социально-политической области.

Во-вторых, вызывает сомнения и имагинативная ценность новых терминологических единиц: как станет отличать рядовой человек, например, верхнюю часть среднего класса от средней? Наводить справки в специальной литературе? Мало что дадут и публичные разъяснения, ибо, скажем, для бедного две названных группы выглядят почти богачами и для него что "Лексус", что подержанный "Опель" – в равной степени "иномарка". А богатый склонен смотреть на представителей тех же групп с изрядной долей иронии – как на комичных субъектов, тщащихся натянуть на себя шкурку тушкана, "как у Вандербильдши". Как и в случае ранее упоминавшихся градаций богатого класса (три купеческих гильдии, крупная-средняя-мелкая буржуазия) или бедного, подобные таксономии заведомо обречены оставаться в пределах только науки или только тех общественных групп, на которые они непосредственно обращены и которые поэтому в состоянии оценить значение проведенных разраничительных линий, но никак не подходят для конструирования классовой идеологии общества в целом. Можно указать и другие недостатки подобного варианта, но и названных, вероятно, достаточно.

Ранее было приведено методическое правило бережного отношения к уже сложившемуся классово-идеологическому достоянию: общественные представления – столь же ценный ресурс, как материальные ресурсы. В целом, этого правила мы и намерены придерживаться. Также упоминалось негативное побочное следствие идеологемы трех классов в России: широкие круги социально вменяемого и экономически ценного населения, обеднев, одновременно подверглись и моральной дискриминации. Ведь принадлежность бедному классу имеет не только собственно экономическое выражение, но и социально-престижное, и попадание, скажем, университетского профессора в один класс с бомжом – как минимум нонсенс.

Выход из такого идеологического тупика, собственно говоря, отлично известен. Еще М.Вебер подчеркивал, среди прочего, значение престижной шкалы, фактора рода занятий в процессе организации социума; такой подход, по всей видимости, полезен при построении и классовой идеологемы (позже подход Вебера будет рассмотрен подробнее). В связи с этим попробуем поискать в наличных общественных представлениях то, что отвечает "веберовскому" фактору. К счастью, в поисках не приходится ходить далеко: позднесоветское социальное разделение на служащих (вар.: интеллигенцию), рабочих и крестьян отвечает многим теоретическим требованиям. Прежде всего, дополнительных групп здесь ровно три, т.е. именно то количество, на которое надлежит разделить "средний класс" для итоговой пятеричности ( r = 5). Кроме того, принцип деления тут – как раз род занятий.