Юрий Чумаков - Пушкин. Тютчев - Опыт имманентных рассмотрений

Суждениями о ВГ3, то есть о «Весенней грозе» без Гебы, мы завершали основную часть нашей работы, поэтому в качестве резюме прибавим немногое. Текст, сравнительно с ВГ2, значительно беднее по смыслу, ряд смысловых планов отключен, и стихотворение имеет вид ландшафтной картины, хотя даже, в конечном итоге, ею не является. Адаптированный текст ВГ3 выступил в качестве проводника канонического текста ВГ2 к читателю, поскольку стал проще и завершеннее. Судьба, кажется, слегка подшутила над Тютчевым: он сделал из трехчастной композиции четырехчастную, ввел новую строфу, но сам же создал условия, при которых текст снова стал трехчастным, как бы восстанавливая некую справедливость. Но, пожалуй, самое любопытное заключается в том, что боковое присутствие ВГ3 позволяет читателям то утрачивать строфу с Гебой, то обретать ее заново, как всякую истину.

Реконструкция авторской переработки «Весенней грозы» была предпринята три года назад (2004), и ее пафосом было восстановление в правах редакции «Галатеи» (1829) (ВГ1) и возвращение первоначальному тексту соотносительно с редакцией «Современника» (1854) (ВГ2) автономности и самодостаточности. Впоследствии эта задача расширилась: возникла необходимость подключить сюда на равных «хрестоматийную» редакцию текста (ВГ3). Тем не менее пока дело шло к концу, все более выступала еще одна мысль, ради которой стоило бы все это написать. В то же время она уже не попадает в рамки законченной работы и может быть здесь лишь обозначена.

Освобождая место для ВГ1 в 1828–1829 гг. и возвращая фактически заново воссозданное стихотворение (ВГ2) в 1854 г., около которого оно появилось, мы заметили очевидную нелепицу, возникшую из-за буквального применения текстологических правил. Раньше казалось, что формальное решение исказило только текст ВГ1, но теперь выяснилось, что смыслу ВГ2 тоже нанесен значительный ущерб. Именно датировка 1828 годом лишила ВГ2 смысловой опоры, следствием чего стал второй удар по содержательному объему стихотворения: отсечение Гебы с громокипящим кубком. После этого антологическая ода легко превращается в пейзажную картину.

Перенесение «Весенней грозы» (ВГ2) на 25 лет назад разом отсекло стихотворение от условий, инициирующих его переписывание в начале 1850-х гг. Тематика тютчевской поэзии, за исключением публицистических стихов, мало менялась с течением времени, но 1850-е годы отмечены напряженнейшей исторической обстановкой, сцепляющей для Тютчева геополитические обострения и личный драматизм в единое состояние мира (см. его переписку 1851 г. и др.). Поэтический контекст Тютчева 1850–1855 гг. выражает это особое состояние в полной мере, и его определяющей чертой является «денисьевская аура», окутывающая все. Погружена в эту ауру и «Весенняя гроза», несущая и собирающая в себе, в каждом слове, ее отпечатки и коннотаты. В особенности это касается последней строфы, где все слова «другие». Такие качества преображают стихотворение, обогащая его смысл, удерживают и уравновешивают многие центробежные силы. Извлечение «Весенней грозы» из обступающего ее контекста, обрубание смыслонесущих связей, которые в 1828 г. не прочитываются, ведут, в конечном итоге, к недопониманию, семантическому обмелению, сокращению текста и т. п.

Обратимся к двум моментам воздействия восстановленного контекста на ВГ2: первый обнаруживается контекстуально-имманентным описанием, когда контекст вовлечен в текст, второй – интертекстуальным, через соположение с другим текстом. Отмеченное М. Л. Гаспаровым «изысканное несовпадение» остановленного дождя и сокрушающего проливня из громокипящего кубка выступает гораздо заметней благодаря разветвленной ассоциативности. Зевс, скрыто присутствующий в анаграмме «резвяся» и в других косвенных признаках, обозначает в тексте еще один миф: он золотым дождем, перлами, осыпает. Данаю. Она полярно противоположна Гебе: Геба – наверху, Даная – внизу. Неожиданная поляризация усиливает чувство композиционной рассогласованности, но смысловой поток, добавленный контекстом, восстанавливает утраченное равновесие всеохватывающим контуром непроявленного женского образа, вмещающего в себя и Гебу, и Данаю.

Не менее значимы на границе 1850-х гг. соприкосновения ВГ2 с другими стихотворениями на грозовую тему. Их не так много, но они образуют своеобразное «гнездо», в котором тема грозы подана в приподнято-патетическом ключе. Наиболее содержательным будет сопоставление ВГ2 с «Как весел грохот летних бурь…». М. Л. Гаспаров также соотносил оба стихотворения, отмечая лишь перемены точек зрения на пейзажную картину. Предметом внимания здесь будет межтекстовое семантическое поле, промежуток между стихотворениями, где актуализируются не столько обострения, экспрессия и рельефность образов, сколько их взаимопревращения. «Тотальная превращаемость мира и слова» [503]заставляет услышать, как на природно-космическом языке говорят бурные человеческие порывы и страсти. Это теснее, чем метафоро-метонимические подобия и сближения, не говоря уже об аллегориях и аналогиях, это – оксюморонное тождество. О ком говорится: И опрометчиво-безумно / Вдруг на дубраву набежит, / И вся дубрава задрожит?.. Для Тютчева все явления мира были живыми, многообразными и нераздельными, так как переливались друг в друга. Это он писал о природе: В ней есть душа, в ней есть свобода, / В ней есть любовь, в ней есть язык. ВГ2 и «Как весел грохот летних бурь…» – очередные дублеты Тютчева: они написаны на одну и ту же тему, они равны по объему (четыре четверостишия и два восьмистишия). Они обращены друг к другу зеркально-симметрично. В ВГ2 грозовой эффект усиливается к концу, в «Как весел грохот…» – ослабляется. Это акцентировано позицией стихов, их смыслом и повтором эпитета: Когда весенний первый гром и И кой-где первый желтый лист. Заметим еще, что ВГ2 можно экспериментально перевести из композиционной схемы 3 + 1 в 2 + 2 (считая по четверостишиям) и посмотреть на текст ВГ4.