Андрей Андреев - Российские университеты XVIII – первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы

С другой стороны, управление университетом по Уставу 1884 г. увязало в бюрократическом контроле. Министерство получило все ключевые рычаги влияния на университеты вплоть до прямого назначения университетской администрации, но использовало их для того, чтобы повышать не научный потенциал учебных заведений, а лишь их политическую благонадежность. Этим практика министерства народного просвещения в России резко отличалась от действий аналогичного государственного органа в Пруссии, на которую само же министерство всегда указывало как на пример.

Деятельность прусского Kultusministerium конца XIX – начала XX в. в рамках т. н. «системы Альтхофа» была направлена на то, чтобы, распределяя ученых и финансовые ресурсы по различным университетам, поддерживать там максимальную эффективность научных исследований. Неудивительно поэтому, что в кайзеровской Германии они испытали наивысший взлет, закрепивший мировое признание «классической» модели. [1364]В России же, имея право назначать и смещать профессоров, министерство пользовалось им исходя не из научных критериев, а противодействуя т. н. «либеральной профессуре», среди которой были выдающиеся ученые, как, например, И. И. Мечников, К. А. Тимирязев, В. И. Вернадский, П. Г. Виноградов, С. А. Муромцев и др. Некоторые из них пользовались общеевропейской известностью, и их конфликт с министерством привел в конечном счете к эмиграции из России и продолжению ученой деятельности за границей. [1365]

В то же время взгляды либеральной профессуры, выражаемые с профессорских кафедр или около них, «подпитывали» студенческое движение, а студенты отчасти видели в этих профессорах выразителей своих интересов. [1366]Студенческому движению министерство пыталось противопоставить, опять-таки, не стимулирование заинтересованности в научных занятиях через свободу обучения, а определенные внешние рычаги – социальную политику, заключавшуюся в преимущественном допуске в университеты детей дворянства, повышение требований к гимназическому аттестату путем обязательного введения туда двух древних языков. Внутри университета студенты подвергались плотной опеке со стороны инспекторов, подчиненных министерству. К ужесточению бюрократического элемента вело и учреждение в университетах экзаменационных комиссий, которые принимали выпускные экзамены по утвержденным государством программам и выдавали дипломы на чины 10 или 12 класса. Обязательным условием допуска к выпускным экзаменам был зачет определенного числа полугодий, что сохраняло курсовую систему и переходные экзамены, правда с разделением предметов на обязательные и необязательные. Такая система ориентировала студентов на посещение только тех курсов, причем читавшихся в соответствии только с теми программами, которые были утверждены министерством, тем самым девальвируя заложенную в развитии приват-доцентуры свободу преподавания.

Итак, на примере Устава 1884 г. видно несовпадение исходно обсуждавшихся при его подготовке принципов немецкого «классического» университета и их реализации в России. Тонкое равновесие между государственным вмешательством в университетскую жизнь и поддержанием там научной свободы, о котором писал Гумбольдт, в России не соблюдалось. В отличие от Германии, даже в рамках системы с близкими исходными принципами российское правительство на рубеже XIX–XX вв. занималось не поощрением науки, а прежде всего обузданием политических выступлений, поддерживаемых большинством студенчества и значительной частью профессуры.

Все это свидетельствовало о кризисе отечественных университетов и активизировало новый виток общественных дискуссий после революции 1905 г., когда правительство признало необходимость очередной реформы и начало подготовку к ней. Особенностью этого этапа полемики являлось то, что он происходил в условиях подавляющего доминирования немецких университетов (как их называли тогда, «кузницы нобелевских лауреатов») не только в Европе, но и в мире. Речь больше не шла о соревновании нескольких образовательных моделей – и университеты Австро-Венгрии, и высшие учебные заведения Франции к этому времени уже были реформированы по берлинскому образцу, кроме того, в сооветствии с ним открылись и успешно развивались Пекинский, Токийский университеты, первые «классические» университеты Северной Америки (Johns Hopkins University в Балтиморе) и др. Было торжественно отпраздновано столетие Берлинского университета, в ходе которого публицистика и историография впервые в полной мере признала роль В. фон Гумбольдта как университетского идеолога, чьи ключевые рукописи как раз незадолго до этого были опубликованы (и, скорее, даже родился продолжающий существовать до наших дней «гумбольдтовский миф» [1367]). Большой вклад в это внесла книга Эдуарда Шпрангера с характерным названием «О сути университета» (1910), аккумулировавшая неогуманистическую концепцию «классической» модели [1368].