Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 40. Черный тюльпан. Капитан Памфил. История моих животных.

— Теперь, — сказал он, — когда до нас донесется свист старой боцманской дудки Краке, это будет означать, что наш храбрый слуга выбрался из толпы. Тогда и мы тронемся в путь.

Не прошло и пяти минут, как продолжительный и сильный свист, словно это было на корабле, своими раскатами прорезал вершины черных вязов и заглушил вопли толпы у Бейтенгофа.

В знак благодарности Ян простер руки к небу.

— Теперь, — сказал он, — двинемся в путь, Корнелий…

В то время как все более и более неистовые крики собравшейся у Бейтенгофа толпы заставили Яна де Витта торопить отъезд Корнелия, — в это самое время, как мы уже упоминали, депутация от горожан направилась в ратушу, чтобы выразить требование отозвать кавалерийский отряд Тилли.

От Бейтенгофа до Хогстрета совсем недалеко. В толпе можно было заметить незнакомца: он уже давно с любопытством следил за подробностями разыгравшейся сцены. Вместе с делегацией — или, вернее, за ней — он направился к городской ратуше, чтобы поскорее узнать, что там произойдет.

Это был молодой человек, не старше двадцати двух — двадцати трех лет, не отличавшийся, судя по внешнему виду, большой силой. Он старался скрыть свое бледное длинное лицо под тонким платком из фрисландского полотна, которым беспрестанно вытирал покрытый потом лоб и пылающие губы. По всей вероятности, у него были веские основания не желать, чтобы его узнали.

У него был зоркий, словно у хищной птицы, взгляд, длинный орлиный нос, тонкий прямой рот, походивший на открытые края раны. Если бы Лафатер жил в ту эпоху, этот человек мог бы служить ему прекрасным объектом для его физиогномических наблюдений, которые с самого начала привели бы к неблагоприятным для этого объекта выводам.

«Какая разница существует между внешностью завоевателя и морского разбойника?» — спрашивали древние. И отвечали: «Та же разница, что между орлом и стервятником».

У одного — уверенность, у другого — волнение.

Мертвенно-бледное лицо, хрупкое болезненное сложение, беспокойная походка человека, следовавшего от Бейтенгофа к Хогстрету за злобной толпой, могли быть признаками, характерными или для подозрительного хозяина, или для встревоженного вора. И полицейский, конечно, увидел бы в нем второго: так старательно человек, интересующий нас в данный миг, пытался скрыть свое лицо.

К тому же он был одет очень просто и, по-видимому, не имел при себе никакого оружия. Его худая, но довольно жилистая рука с сухими, но белыми, тонкими, аристократическими пальцами опиралась на плечо офицера, который, до той минуты как его спутник пошел за толпой, увлекая его за собой, стоял, держась за эфес шпаги, и с вполне понятным интересом следил за происходившими событиями.

Дойдя до площади Хогстрета, человек с бледным лицом спрятался вместе со своим товарищем за какой-то распахнутой ставней и устремил свой взор на балкон ратуши.

В ответ на неистовые крики толпы окно ратуши распахнулось и на балкон вышел человек, чтобы поговорить с народом.

— Кто это вышел на балкон? — спросил офицера молодой человек, взглядом указывая на оратора, казавшегося очень взволнованным и скорее державшегося за перила, чем опиравшегося на них.

— Это депутат Бовельт, — ответил офицер.

— Что за человек этот депутат Бовельт? Знаете вы его?

— Порядочный человек, как мне кажется, монсеньер.

При этой характеристике Бовельта, данной офицером, молодой человек сделал движение, в котором выразилось и странное разочарование, и явная досада. Офицер заметил это и поспешил добавить:

— По крайней мере, так говорят, монсеньер. Что касается меня, то я этого утверждать не могу, так как лично не знаю господина Бовельта.

— Порядочный человек, — повторил тот, кого называли монсеньером, — но что вы хотите этим сказать? Честный? Смелый?

— О, пусть монсеньер извинит меня, но я не осмелился бы дать точную характеристику этого лица, ибо повторяю вашему высочеству, я знаю его только по наружности.

— Впрочем, — сказал молодой человек, — подождем и тогда увидим.

Офицер наклонил голову в знак согласия и замолчал.

— Если этот Бовельт — порядочный человек, — продолжал принц, — то он не особенно благосклонно примет требование этих одержимых.

Нервное подергивание руки принца, помимо его воли судорожно вздрагивавшей на плече спутника, подобно движениям пальцев музыканта по клавишам, выдавало жгучее нетерпение, и порою, а особенно в настоящее время, он плохо скрывал его под ледяным и мрачным выражением лица.