Лоренцо Ликальци - Я - нет

— Не плачь, Принцесса, никому не дано знать, куда улетают утки, потому что у уток есть крылья, и они вольны лететь, куда захотят, в этом их счастье, — говорит он.

Но я плачу.

Это случилось накануне Рождества пятнадцать лет назад.

Мне было три года.

В тот же день мы сели в самолет, чтобы вернуться в Италию.

Мы попадаем в пробку. Надо было пойти пешком, как я и хотела вначале. А теперь поздно. Чертовски поздно. Лаура ждала меня в гостинице к семи, а уже восемь. И я не могу позвонить ей, чтобы предупредить, потому что забыла мобильник в номере. Таксист чувствует себя вполне комфортно, что-то напевает, выстукивая пальцами мотив на руле, иногда поглядывает на меня в зеркало заднего обзора.

— Слушай, — говорю я. — Я опаздываю, постарайся сделать что-нибудь.

Он разводит руками: пробка. Я думаю о Лауре, которая наверняка беспокоится.

Он напевает.

— А ты не мог бы не петь? На нервы действует! — говорю я.

— Плохой день? — спрашивает он.

Я отворачиваюсь к окну, делая вид, что не слышала.

— Скоро Рождество, надо радоваться, а у тебя такое лицо… Ты видела, какое сегодня классное солнце? Как будто весна.

Я не отвечаю, смотрю в окно.

— Ты не здешняя?.. Итальянка?

— Нет.

— Тогда француженка?

Я не отвечаю, смотрю в окно.

— Испанка! Только не говори мне, что ты испанка.

— Да, я испанка, — вру я, чтобы он заткнулся.

Но он продолжает болтать. Больше того, он возбуждается, спрашивает, из какого я города, я цежу сквозь зубы: из Мадрида. Он говорит, что один из его приятелей как-то раз был в Испании, и он тоже хотел бы поехать туда, что он чувствует кровную связь с древней родиной… вся эта ахинея, которую я с трудом переношу.

Я думаю о сегодняшнем вечере. Я думаю о том, что скажу Лауре по поводу папиного письма. Ничего — если она меня не спросит. Или же что оно меня сильно поразило — если она спросит, и таким образом подслащу ей пилюлю, прежде чем сообщить то, чего она не ждет.

Я смотрю в окно. По ушам бьет треп таксиста, который никак не может остановиться, хотя бы на миг, мысль опять возвращается к той сцене, и опять мне кажется, что я проживаю ее. Я снова вижу отца, который несет меня на руках и говорит мне: не плачь, Принцесса, никому не дано знать, куда улетают утки… не плачь, Принцесса… не плачь, Принцесса… не плачь, Принцесса-

Парень внезапно замолкает. Я поднимаю глаза и встречаюсь с его глазами в зеркале. Я догадываюсь, что он только что о чем-то спросил меня.

— Я спросил, почему ты плачешь, — говорит он, прочтя в моем взгляде немой вопрос: «Тебе чего?»

— Я не плачу, — отвечаю я, вытирая слезы. — Я просто простужена.

Он ухмыляется иронически.

— Даже если я и плачу, — продолжаю я, — тебе что до этого? Занимайся своим делом, веди машину. Ты меня уже достал! И прекрати пялиться на меня в зеркало, понял? Или мне выйти?

Он становится серьезным, прекращает выбивать дробь пальцами и говорит:

— Успокойся. Я просто не могу видеть, как кто-нибудь плачет.

Я фыркаю и опять смотрю в окно.

— Извини, — говорю я. — Я не хотела тебя обидеть.

— Ничего, — отвечает он. — Это я виноват, болтаю без умолку.

Но я вижу, что он обиделся. Мне правда неудобно за мою грубость. Теперь уже я испытываю желание поговорить но не знаю, о чем.

Внезапно мне в голову приходит мысль.

— Послушай, — говорю я, — ты в курсе, что на пруду в Центральном парке полно уток? Случайно не можешь мне сказать, куда они деваются, когда озеро замерзает? Может, знаешь?

Мне кажется, он принимает меня за сумасшедшую или думает, что я надсмехаюсь над ним. Но нет. Наоборот, он разглядывает меня в зеркале несколько секунд с широкой улыбкой и отвечает: да, он знает это.

Он знал это, папа. А ты нет. Ты сказал, что этого никто не знает и что в этом их счастье. Может, ты и прав, может, это был самый красивый ответ, но я нуждалась в правильном ответе, мне позарез нужно было знать, куда они улетают.

Теперь наконец я это знаю. Теперь я знаю, куда улетают утки, когда пруд замерзает. А ты хочешь знать — куда?

Они возвращаются домой.

«Интимный» бар, на который случайно набрели Франческо и Кэтлин, — это тот самый бар, куда осенью 1946 года да зашли выпить Франсуа и Кей из романа Жоржа Сименона «Три комнаты на Манхэттене». Они и есть та самая пара вне времени, что произвела столь большое впечатление на моих героев.

Скамейка в Центральном парке, где Франческо часто сидел с Лаурой, — та самая, на которой сиживал юный Холден у Джерома Дэвида Сэлинджера, и это именно он, сидя в такси, спрашивал водителя: куда улетают утки, когда озеро замерзает?