Вера Чубакова - Потому, что люблю

С тех пор мать изменилась, примолкла, даже разго4 варивать стала шепотом. Сидит себе под яблоней над скамейке, где муж всегда посиживал, и молчит. ;

А потом голодуха навалилась. Выменивали на вещи! льняное семя, толкли его в ступе и пекли лепешки —! горькие, черные, после них в желудке такая тяжесть была, словно камней наглотался. Мать опухла, лицо у| нее стало широкое и желтое, как тыква. И ноги опух-] шие — ткнешь пальцем, ямка так и останется. |

Приняли на квартиру беженцев с Украины. Помнит-! ся, дядьку того Махровым звали. С женой поселился и! с двумя ребятишками: мальчиком и девочкой. Был у ним полный сундук очищенной кукурузы — мололи они ее на ручной мельнице и варили кашу— мамалыгу. Один тольч ко разок и дали попробовать. ]

И вот еще что на всю жизнь запомнилось: мать лежит на кровати, Варвара сидит у нее в ногах, а квартиранты расположились на полу. Они и спали на полу, на домотканых дорожках, или, как их называли, подстилках. «Мы привыкли спать покотом»,— говорил Махров.

В тот день они мамалыгу ели прямо из одной миски, а миска с полведра будет. Сидят четверо на полу и таскают ложками кашу, из-подо дна поддевают, жрут и облизываются. А у матери такие глаза... вот-вот выскочат и к мамалыге кинутся.

Махров голос подал: «Сидайте з намы снидать».

Сказал, лишь бы сказать, а сами едят,— ложками мотали, пока всю кашу не уплели, и тогда у Варвары лопнуло терпение: «Зачем нас приглашали? Только чтоб сказать? Ложек не положили... Не хотели накормить, зачем же травить?»

Забулькал что-то в ответ Махров, мать застонала, а Варвара принялась хватать все махровское, что под руку попадалось, и выбрасывать за двери.

В тот день они и съехали.

Вскоре люди из поселкового Совета пришли, зачислили мать подсобницей на больничную кухню. Работать она не могла, но зарплата ей шла, и подкармливали ее понемногу, пока на ноги не встала. А Варвару курьером в сельсовет взяли, бумажки разносить...

И о чем только не вспомнилось этой ночью!..

Под утро вроде забылась Варвара Степановна, и стало мерещиться, будто Надежда заморила Варьку. Умеет она, что ли, с дитем обращаться, сама еще... А кто научит-подскажет? Алешка, что ли? Все отцы одинаковы, пришел, поел, газетку в руки — и на боковую.

А что, если ее обманули и никакой внучки и в помине пока что нет? Посчитала на пальцах: по закону все правильно, все вовремя. И решила круто: «Поеду, сама увижу, узнаю, к тому ж я не к ним, а к внучке, к Ва-рюхе». А это совсем другой к членкор.

На работе слова поперек не сказали. Раз нужна человеку неделя за свой счет, дали без разговору.

Под шаль надела платок, что Надежда подарила — он теперь вроде пропуска будет. Вот девчонка настырная, вернула все ж платок, не побоялась, что ее запросто могут шугануть со двора — к дверной ручке привязала. Все видела Варвара Степановна: и как Алешка по двору ходил, в окошко стучал, как Надежда явилась с узелком.

Собралась в дорогу, заперла двери на висячий замок, к калитке со стороны улицы камень привалила и отправилась на вокзал. А чтоб никто не подумал, будто уезжает, не взяла даже чемоданишка. Гостинцы — банку варенья вишневого, банку грибочков да кусок сала —завернула в ситцевый платок, сверху газетой обмотала и все — под мышку, под шаль.

Первый раз из дома уезжала...

Шла по улице неторопливо, будто прогуливалась, приостановилась даже на какую-то минуту, сделала вид, будто грязь с ботинка счищает: тут люди такие, сразу догадаются, что бабка Хатунчиха на поклон к сыну в город едет.

Но по Вольной улице незаметно не пройдешь, у каждой калитки тебя непременно собака облает. Перемены не коснулись этой улицы, она как была, так и осталась деревенской. Домишки спрятаны за заборами, у каждой калитки — скамейка для посиделок. Соберутся бабы— и никто не пройдет мимо, чтоб ему не перемыли, не пересчитали косточки.

Варвара Степановна свернула с Вольной улицы и пошла уже быстрей, наискосок, мимо старого фонтана. Когда-то, давным-давно, из него брали воду для питья: возили ее в деревянных бочках, поставленных на ручные тележки. Фонтан этот похс-ж на большущую, опрокинутую донышком кверху кубанку, сверху цементом покрыт, а в боку труба — вода из нее лилась в деревянный желоб, а оттуда в водоем. Он был полон ряски и уток, они протыкали широкими носами густой зеленый покров и ныряли.