Вероника Долина - Сэляви

Но в углы непокорного рта
Твоего
Дай, тебя поцелую —
Всего ничего…
Я сама ничего тут не значу.
Запою — и сейчас же заплачу.

На мое «когда?» говоришь: «всегда!»
Это трогательно, но неправда.
Нет-нет — повторяю себе — да-да…
Это обморок, но не травма.

В этом облаке-обмороке плыву,
Едва шевеля руками.
И зову тебя, и зову, и звоню
С бесконечными пустяками.

И ленивенько процедив:
«Как дела, дружок, как дела?»
Я, мой миленький, поняла,
Что закончился рецидив.

Не хочу с тобой говорить
Ни о деле, ни о душе.
А прочувствовать, воспарить —
Не хватает меня уже.

И, со вскинутой головой,
Я, чужая в миру жена,
Вот стою тут перед тобой —
Абсолютно разоружена.
Абсолютно, абсолютно,
Абсолютно разоружена.

Хоть маленький сон, хоть малюсенький…
Взгляну на тебя, ничего?
Вот видишь, молюсь и молюсь тебе,
Беспечное ты божество.

За дымной завесой, за пыльною,
И губы ладонью закрыл.
Боишься, я крикну — «забыл меня?»
А ты — ничего не забыл.

Ну, как вообще?
Говоришь ты уверенно,
Дрожащие губы мои пригубя.
Да видишь, жива!
Отвечаю растерянно…
Жива без тебя.
Без тебя.
Без тебя.
Без тебя.

Да я сама такой же тонкости в кости.
Возьми и скомкай, и сломай меня в горсти.
Но я не хлипкая, взгляни в мои глаза!
Скорей я гибкая стальная полоса.

…Не слушай, миленький, все это болтовня.
Уж как обнимешь, так отпразднуешь меня.
Не бойся алого дразнящего огня,
А бойся маленькой заплаканной меня.

А вот теперь другая женщина
Пускай — слова мои споет.
А я писала между жестами,
Навзрыд, навылет, напролет.

Слова обуглятся, оплавятся
И — канут в дымчатый песок.
Но, может быть, тебе понравится
Чужой высокий голосок?..

Хочу увидеть тебя в костюме.
В волшебно-серо-стальном костюме…
Конечно, прежде иного хотелось,
Но это было вотще, вотще…
А я уже и не рвусь на части!
Чего же я буду рваться на части?
Ведь ты теперь — большое начальство.
Да и вообще, и вообще, и вообще, и вообще,
И вообще!

Мы другие, но все же мы те же.
Все давно в тайниках, в дневниках,
Мы встречаемся реже и реже.
Реже некуда, реже никак!

Я твой день, уже позавчерашний,
Но — целую твой ветреный лоб,
И — мурашки, мурашки, мурашки, мурашки,
Мурашки — и полный озноб.

Я теряю тебя, теряю.
Я почти уже растеряла.
Я тираню тебя, тираню.
Позабудь своего тирана.

Вот бескровный и безмятежный
Островок плывет
Чистопрудный.
Заблудился мой голос нежный
Над Неглинною и над Трубной.

Я теряю тебя, теряю.
Просто с кожею отдираю.
Я теорию повторяю,
А практически умираю!

И играет труба на Трубной,
И поют голоса Неглинной
Над моей головой повинной,
Над душою моей невинной.

Так идем по стеклянной крошке,
Напряженные, злые оба.
Намело на моей дорожке
Два совсем молодых сугроба.

И оглядываюсь еще раз,
И беспомощно повторяю:
Ну, услышь мой дрожащий голос,
Я теряю тебя, теряю.

Ожидание — это чужое кино.
Обещание чуда — не чудо.
Как в кино, забери меня, милый, в окно.
Забери меня, милый, отсюда.

Сколько лет провела у стекла, у окна.
Да теперь это больше не важно.
Забирай меня, если тебе я нужна,
Поцелуй меня коротко, влажно.

Вероятно, иное иному дано.
Я нелепа, я слишком серьезна.
Окуни меня, милый, в кино, как в вино:
Окуни меня, если не поздно.

Выбирай мы друг друга и не выбирай,
Но должно было грянуть все это.
Забирай меня, милый, скорей забирай.
А не то — моя песенка спета.

Попил кровушки моей? До свиданья.
Нету музыки — разбилась пластинка.
От бездарного самообладанья
Пусть спасет тебя другая кретинка.

Не можешь быть, как книга, с полки снят,
Не будешь ни подарен, ни потерян.
Был близок — стало быть, и свят.
И святость выше всех материй.

Не станешь перевернутым листом,
Ни скомканной, ни вырванной страницей.
Взойдя над запрокинутым лицом —
Ты, как и я, обязан сохраниться.