Сюзанн Моррисон - Йога-клуб. Жизнь ниже шеи

Но пусть даже и так. Она всегда говорила о Лу таким тоном, будто он был единственным, но никак не шестым по счету. Боже, как я вообще умудрилась поверить этой женщине? Куда делся весь мой скептицизм? Я знаю, что для того, чтобы поверить, от скептицизма нужно отказаться, но ведь именно он защищал меня от шарлатанов, самозваных гуру, наводнивших нашу планету и заманивающих в свои сети старых и молодых, тех, кто сбился с пути и находится в поиске.

Может, это и есть последний урок Индры? Джессика говорит, что Индра совершенна такой, какая есть. Она все повторяет и повторяет эти слова, хотя мы с Ларой и Джейсоном ее не слушаем. Мол, Индра пришла в нашу жизнь, чтобы сыграть в ней особую роль. Ее миссия — лишить нас иллюзий, напомнить нам, что мы должны слушать только свое сердце и душу и идти по собственному Пути, ведь только он приведет нас к Богу и любви. Джессика утверждает, что Индра тоже идет по Пути, ее Путь непрост и мы должны быть ей благодарны.

— Благодарны? — взорвался Джейсон. — Что за бред, Джесс! Извини, конечно, но я на это не куплюсь.

— Вспомните молитву, которую мы произносим в конце класса, — проговорила Джессика. Ее глаза горели от сознания собственной правоты. — «Ом боло сад гуру махарадж джи ки». Мы склоняемся перед гуру, который есть наше сердце и душа. Вот в чем смысл, ребята. — Она взглянула на нас, отчаянно желая, чтобы мы ее поняли, чтобы согласились. — Вот в чем смысл всего, — повторила она сорвавшимся голосом.

Ну не знаю. Как-то все это слишком просто, по-детски просто. Я вернусь домой, ни капли не изменившись, и, может быть, это хорошо. Может, у меня всегда все было в порядке, за исключением желания изменить себя и найти какого-то другого Бога, кроме того, что внутри. Как знать? Может, лишь утратив иллюзии, мы обретаем себя.

Все внизу, загружают вещи в машину Маде перед отъездом из Пененастана. Выезжаем через пару минут. Ну а я хочу сделать последнюю запись в дневнике.

Вчерашняя церемония проходила в вантилане, разумеется, и все были в саронгах и специальных праздничных поясах. Индра и Лу были прекрасны: оба в бело-золотых саронгах, Лу в белой рубашке, а Индра — в традиционной балинезийской кружевной маечке и блузке. Косички она расплела и распустила свои светлые волосы.

Ноадхи зажег свечи на алтаре, где высилась гора приношений. Потом, совсем как перед изгнанием духов из блендера, взял чашку с водой в одну руку и цветок лотоса — в другую и побрызгал нас по очереди. После чего приклеил рисовые зернышки к вискам, лбу и горлу. Я еле удержалась от смеха, когда Барбель повернулась ко мне, часто моргая — зернышки застряли у нее в ресницах.

По мне, так лучше бы женский оркестр играл на гамеланах, но на время церемонии их инструменты оккупировали мужчины из деревни. Вначале заиграла резковатая деревянная флейта, затем шесть молоточков взяли звучный, протяжный аккорд. По одному мы подходили к алтарю, где наши учителя вручали нам дипломы. Когда все снова сели, сжимая сертификаты в потных ладонях, Индра и Лу повернулись к алтарю и подозвали Барбель, Сью-Дзен и Джейсона. Те окружили их защитным полукругом, глядя, как Ноадхи опрыскивает их водой, прижимает ко лбу и горлу рисовые зерна и низким, приглушенным голосом шепчет молитву.

Индра и Лу выполняли все указания балийца, и я была поражена, с каким почтением они к нему относятся. Ноадхи почти на две головы ниже обоих моих учителей, но держится так, что кажется выше. И могущественнее. Он благословил их и связал им запястья белой ленточкой, вышитой золотом. Потом пропел мантру, и они повторили за ним. Они стояли, склонив головы и сложив ладони для молитвы, и были похожи на просителей.

Теперь, зная об Индре гораздо больше, чем хотелось бы, я решила, что буду воспринимать ее свадьбу сквозь призму ума, а не сердца. Однако красота ритуала пересилила все, что пытался сказать мне мой ум. Ум насмехался, говорил: ну что ж, может, в шестой раз повезет. Сокрушался, что я пала жертвой обмана со стороны ложного кумира. Но, увидев их вместе, связанными ленточкой, со склоненными головами, я не удержалась и заплакала. Мы все плакали. Плакали, словно прощались навсегда с учителями, которых любили и которые любили друг друга. Словно все это что-то, да значило.

Прощай, Бали. Я еду домой.

Лу как-то сказал, что травмы могут стать для человека главными в жизни учителями. Травма способна научить нас сочувствию к себе, своему уму и телу, а если уж вдоволь настрадаться, то и сочувствию к окружающим. Через восемь лет после отъезда с Бали я поняла, что он прав.