Игорь Беляев - Гибрид - Для чтения вслух

Тут мы все садимся в дяди-Ленину машину и мчимся в Москву.

Дядя Леня командует:

— На Никитскую! Быстро!

Летим как угорелые. Я даже забыл, что меня в машине укачивает.

Сворачиваем в ворота. Проезжаем двор. Прямо к подъезду — стоп! Выскакиваем.

Окно. Заглядываю…

В светлой комнате у печки стоит кто-то совсем черный.

Влетаем в комнату, этот «черный» бросается, хватает меня на руки и подкидывает к потолку.

— Костя! Сумасшедший! Уронишь!

А он жмет меня. Изо всех сил. Колючий, как щетка!

Папина бабушка как чумовая носится по комнате:

— Ай, майн гот! Ай, майн гот!

Папин дедушка плюхнулся в кресло, вон видите — и опять молчит.

— Сынище-парнище! Сынище-парнище! — кричит этот Костя.

Тут мне объявляется, что этот черный колючий Костя и есть мой родной папа! Вот номер!

— Разве ты не узнаёшь? Разве ты не узнаёшь?

Все кричат как полоумные.

Мамочка! Моя замечательная мамочка! Никогда я не видел ее такой красивой!

А бабусенька, наша Лизаветниколавна, уже вытаскивает на стол дедушкин сервиз. И бежит на кухню делать свои любимые котлеты. Этот Костя собирается съесть сразу двадцать штук. Потому что там, представляете, он целый год только и мечтал о бабушкиных котлетках.

К вечеру откуда ни возьмись налетели родственники и давай приставать:

— Костя, Костя! Расскажи все по порядку…

— Ребенку пора спать, — говорит Аня.

Нет, вы только подумайте — спать?!

Но сегодня такой день, когда нужно слушаться.

Беспрекословно!

Меня укладывают на сундук в темной комнате. Я закрываю глаза. А на самом деле все слышу, что говорят в большой комнате.

— Все-таки Лаврентий — умнейший человек…

Это голос дяди Лени:

— Я помню его еще по Тифлису.

— При чем тут Берия, какой Берия?

Это тетя Муся.

— Просто наконец дошло до Сталина. Он разобрался и тут же прекратил безобразие.

Наверное, тетя Рита.

— Не преувеличивайте, не преувеличивайте, в конце концов!

Дядя Сережа хихикает.

— Конечно, вредительство. Сейчас постоянно об этом пишут. Чтобы скомпрометировать советскую власть в глазах мировой общественности.

— Ну, ясное дело. — Это дядя Жорж.

— Подкладывай, подкладывай. Я еще пожарю.

— За вкус не берусь, как его называется, но красоты ввалено.

Это уже бабусенька.

— Только не подписывай! Он мне говорит: хочешь жить — ничего не подписывай!

Никак не могу привыкнуть, что этот Костя — мой папа. Но голос-то папин. Я помню.

Он рассказывает тогда целую сказку. Во сне ли, наяву… Но я запоминаю ее так: те самые Черти Полосатые повезли его из Сокольников на машине.

— …Я думал, эт-самое, в Матросскую Тишину или, на худой конец, в Бутырку. А меня, эт-самое, на Лубянку…

Лу-бян-ка. Слово-то какое веселое! Земляничное.

Вот где Нечистая Сила проживает. Оказывается. А Белочка все выдумывает — «в колодце»!

— …на мое счастье, эт-самое, неразбериха полная. Свободных мест нет. Как на премьере. Меня в одиночку. А там, на нарах, — ну вылитый Чапай! Большой пост занимал, эт-самое. Ромб в петлицах. Сам из органов…

И я вижу, как вылитый Чапай, с шашкой, учит моего папу военному делу.

— …хочешь жить — ничего не подписывай. Я подписал, хрен старый. Так и так — крышка. А ты, Костя, еще молодой пацан. Держись! До последнего патрона. У них инструкция. Сам сочинял. Они без подписи не могут. Не под-пи-сы-вай!

На следующую ночь Костю берут под белы ручки и — наверх.

— …за столом сидит какой-то босяк. Эт-самое. Как ни странно — абсолютно еврей! Эт-самое. И порет чушь.

Чушь собачью! Как будто я, эт-самое, на лавочке в Эрмитаже всех собрал и уговорил подорвать товарища Сталина и все правительство, когда они придут в театр.

Я говорю этому босяку, эт-самое: товарищ Сталин никогда не ходит на эстраду! Ну, я понимаю — в Большой или в Художественный. Но к нам, в Эрмитаж?! Что, ему больше делать нечего? Ты представляешь себе?

Я засыпаю… Потом просыпаюсь. И снова слышу папину сказку из большой комнаты.

— …а потом пошли очные ставки.

У моего папы столько знакомых. Пол-Москвы! И я представляю себе, как сидит он на табуретовке. Вокруг него пляшут босяки. А пол-Москвы поет: «Это он! Это он! Завербованный шпион!»

— …конечно, били. Потом уговаривали. И опять били. В общем, тысяча и одна ночь. Представляешь!.. Этот босяк протягивает мне телефон и говорит: «Подписывай и звони своему сынишке. Вот, набираю номер… Подписывай! Или яйца открутим». Пардон, эт-самое. Больней всего, когда копчиком. На угол табуретки…