Untitled.FR2

— Так что же хочет сей кардинал Альберони от меня?— Петр отвернулся от окна, подошел к ярко растопленному стараниями Катеринушки камину, сел в кресло.

Почтительно приблизившиеся отцы-иезуиты сладко запели. Выходило, что кардинал хочет того же, что и якобит де Мар: скорого мира России со Швецией, дабы развязать руки шведскому королю для совместного с испанцами похода против Англии. Правда, Альберони в своих прожектах превосходил по вымыслу даже якобитов: он хотел поменять короля не только в Лондоне, но и в Париже. Если в Англии кардинал хотел возвернуть трон Стюартам, то во Франции мечтал свергнуть малолетнего Людовика XV, изгнать из страны регента герцога Филиппа Орлеанского и посадить на королевский трон в Париже короля Испании Филиппа Бурбона. Было тут от чего закружиться иной слабой голове! Петр усмехнулся, бросил письмо Альберони в камин, посмотрел, как вспыхнула и вмиг сгорела бумага. И пророчески подумал, что вот так же легко в огне войны с Англией и Францией сгорят и невесомые прожекты кардинала Альберони. А за тем визитом иезуитов разглядел опытную руку одноглазого голштинца Генриха Герца, который из далекого Парижа плел вокруг него свою паутину. Но в отличие от фантазера Герца Петр, как опытный корабельный мастер, любил в политике ясные чертежи, и по тем чертежам выходило, что в Лондоне прочно сидел на троне Георг I, а не Стюарты, а Францией правил не кардинал Альберони, а герцог Филипп Орлеанский. Ненадежные посланники не устраивали Петра. Если уж вести переговоры со шведами, то переговоры прямые. Вот здесь и пригодился маленький господин Прейс. Все это время Прейс продолжал наблюдать за царем, следуя за ним как тень по всему Амстердаму после того, как царь выздоровел и вновь стал выходить в город. Носиться за царем по зимнему городу было удовольствием маленьким, поскольку царь, по словам Прейса, бегал как угорелый: посещал верфи и мануфактуры, биржи и лавки, купеческие гильдии и кабинеты медиков, картинные галереи и портовые причалы. Через малую замочную скважину, в которую подсматривал за великим Петром господин Прейс, ему казалось, что «царь попусту убивает время, занимаясь разными наблюдениями».

Правда, Прейс все же отметил, что во время своих пустых занятий «царь прилежно собирает всевозможные регламенты всех гильдий, заводов и мануфактур и с большим вниманием все изучает».

И все же царь, по мнению Прейса, повел себя совсем уж не по-царски, когда затащил всю свою свиту на кожевенный завод, где стояло столь великое зловоние, что даже господин Прейс принужден был заткнуть нос пальцем. А царь как ни в чем не бывало любовался выделкой кож и любезно толковал молодому голландцу, племяннику Якоба Витзена, зачем он столь тщательно изучает технику, порядки и регламенты разных мануфактур:

— Я всегда говорил твоему дяде, что маленькая Голландия богата большими мануфактурами и большой торговлей. Того же я хочу и для России!— Впрочем, к немалому удивлению не только Прейса, но и голландцев, Петр во второй приезд интересовался не только кораблестроением, мануфактурами и биржей, но и живописным искусством. Вскоре после приезда Екатерины в Амстердам он вместе с ней посетил большой аукцион картин. Объяснения царю давал живописец Гзель, швейцарец по происхождению. Однако оказалось, что у царя уже выработался свой вкус: более всего ему нравились марины, си-речь морские пейзажи, и картины короля живописи, знаменитого фламандца Пауля Рубенса.

— Сей Рубенсов Венус прямо с тебя списан, Катюша,— указал Петр на одно из аллегорических полотен Рубенса и приветливо улыбнулся жене. После того как побледневшая и усталая после неудачных родов Екатерина появилась в Амстердаме, Петр оказывал ей постоянные знаки внимания. Вот и сейчас повелел купить Венеру славного Рубенса и несколько марин Сило, предназначенных для новой загородной резиденции в Петергофе. К удивлению Прейса, Петр, который прослыл уже в Амстердаме мольеровским Гарпагоном, заплатил на аукционе щедро, по-царски, не торгуясь. Екатерина вспыхнула от радости. Господин Прейс удалился с аукциона последним.

На улице он обернулся, когда двое здоровенных драгун взяли его под руки. Окраинная улица в этот вьюжный февральский день была пустынна. И он понял, что кричать бесполезно, и позволил усадить себя в карету. Вскочивший следом офицер молчал всю дорогу, и маленький Прейс понял, что спрашивать не следует. Карета миновала городские предместья и понеслась по укатанной дороге, которая вела, насколько помнил Прейс, на юг, в Роттердам. Однако до того портового города не доехали: карета свернула на боковую дорогу, ведущую к уединенной мызе! Когда Прейса вежливо ввели в хорошо протопленную гостиную, сопровождавший его офицер наконец открыл рот и объявил: