Эрих Мария Ремарк - Обетованная земля

Это было столь неожиданно, что я так и остался сидеть, не спуская с нее глаз. Она кивнула на бутылку:

— Слишком жарко для водки.

Я тоже кивнул и встал.

— Это Мойков оставил, но сегодня даже графиня пренебрегла. Я тоже.

— А где Владимир?

— Ужинает с Раулем в «Кутиле». Бифштексы. А графиня в «Русской чайной». Пироги и бефстроганов. А мы?

Я затаил дыхание.

— Лимонад в драгсторе, — сказала Мария.

— А потом? — спросил я. — Вы сегодня свободны? «Роллс-ройс» за углом не поджидает?

Она засмеялась:

— Нет. Сегодня нет.

Ее слова слегка укололи меня.

— Хорошо, — сказал я. — Тогда поужинаем вместе! Но только не в драгсторе. Меня сегодня слишком много учили, как следует жить. Мы пойдем в маленький французский ресторан с кондиционером и хорошими винами.

Мария посмотрела на меня с сомнением:

— А денег у нас хватит?

— Хватит и останется! Со времени нашей последней встречи я провернул несколько неслыханно удачных сделок.

Все вдруг стало необыкновенно легко. «Другая сторона жизни, — подумал я, — ничего не знающая о зловещих кругах мести и убийства. Вот она стоит передо мной, сияющая, таинственная, недоступная и вызывающая».

— Я тебя ждал, — сказал я.

Глаза Марии сверкнули.

— Почему же ты мне об этом не сказал?

— В самом деле, почему?

Когда мы выходили из холла, я слегка прикоснулся к ней. На Марии действительно почти ничего не было. Я вдруг осознал, что у меня очень давно не было женщины. Снаружи Феликс О’Брайен тоскливо подпирал стенку. Он имел вид человека, истомленного жаждой. Я вернулся в гостиничный холл и запер водку в холодильнике Мойкова. И оттуда увидел лицо Марии Фиолы, ждавшей меня на улице. Дверной проем обрамлял ее, как картину. В этот миг я вдруг понял, что почти счастлив.

— Быть грозе, — сказал Феликс О’Брайен.

— А почему бы и нет, Феликс? — ответил я.

Когда мы выходили из ресторана, уже вовсю сверкали молнии. Порывы ветра вздымали пыль вперемешку с клочками бумаги.

— Феликс О’Брайен был прав, — сказал я. — Посмотрим, удастся ли поймать такси.

— Давай лучше пойдем пешком, — предложила Мария. — В такси пахнет потом и старыми ботинками.

— Но ведь будет дождь. А у тебя ни плаща, ни зонтика! Сейчас начнется ливень!

— Тем лучше. Я так и так собиралась сегодня вечером мыть голову.

— Но ты же промокнешь до нитки, Мария!

Она рассмеялась:

— У меня платье нейлоновое. Его даже гладить не надо. Пойдем пешком! Если будет уж совсем плохо, укроемся в каком-нибудь подъезде. Тем более что такси сейчас все равно не поймать. Ну и ветер! Прямо с ног сбивает! Даже возбуждает!

Она, словно молодая кобылица, жадно втягивала ноздрями воздух, сопротивляясь напору ветра.

Мы продвигались вперед, держась поближе к стенам домов. Молнии заливали желтеющие окна антикварных магазинов своим резким, мертвенным светом, в котором предметы мебели и китайские стражники при храмах то и дело выныривали из тьмы, шатаясь, будто пьяные, как если бы они сначала были до смерти исхлестаны этими белыми бичами света, а теперь, оглушенные, возвращались к прежней жизни. Внезапно молнии засверкали со всех сторон и, как бешеные, засновали вверх и вниз по стенам небоскребов, словно вылетали из-под земли, из хаоса труб и кабельных сетей под толщей асфальта, а потом, преследуемые ударами грома, хлопая, как белые полотнища, взлетали над домами и улицами, парализуя движение. Вскоре после этого полил дождь, и можно было увидеть, как большие темные капли сначала посыпались на асфальт, и только потом мы почувствовали их на себе.

Мария Фиола подставила лицо дождю. Губы ее были полураскрыты, а глаза плотно зажмурены.

— Держи меня крепче, — попросила она.

Буря усиливалась. В один миг тротуары опустели. Люди жались по подъездам; то тут, то там можно было видеть, как сгорбленные, чертыхающиеся фигурки быстро пробегают вдоль домов, внезапно влажно заблестевших в серебристом свете шумно падающего дождя, превратившего улицы в пенящуюся, плоскую, темную реку, куда обрушивались прозрачные копья и стрелы.

— Боже мой! — воскликнула вдруг Мария. — На тебе же новый костюм!

— Поздно! — усмехнулся я. — Да ничего ему не сделается. Он же не бумажный и не сахарный.

— Я думала только о себе! На мне-то совсем ничего. — Она приподняла платье до бедер, под ним она была совершенно голой. Вокруг ее сандалий дождь метал брызги, похожие на очереди из пулеметов небес. — Но ты! Твой синий, еще даже не оплаченный костюм!