Эрих Мария Ремарк - Обетованная земля

Мы остановились возле радиомагазина, где хозяйничал Хирш.

— Как поживает прекрасная Мария Фиола? — поинтересовался он.

— Ты считаешь ее красавицей?

— Красавица — это Кармен. А ведь твоя подруга боится жизни.

— Что?

Хирш засмеялся:

— Я имею в виду не ту ее сторону, что на поверхности. Она боится соприкосновения с другой, глубокой и напряженной стороной жизни — жизни, полной чистого отчаяния. Неужели ты это еще не заметил?

— Нет, — сказал я. Острая боль внезапно пронзила меня. «Все кончено!» — подумал я.

— Чистейший бриллиант отчаяния, — сказал Роберт Хирш. — Без примеси горечи. — Я внимательно смотрел на него. — И без раскаяния, продолжал он. — Но там есть и оборотная сторона — у него нет будущего. Лишь настоящее. Не оскверненное даже надеждой. Веселое спокойствие чистого отчаяния. Радость освобожденного от желания. А иначе как можно было бы его вынести здесь? — Он постучал по стеклу витрины, за которым сверкали радиоприемники и электропылесосы. Потом горько усмехнулся. — Вперед, в заурядность торговли и гешефта! Но не забывай: земля все еще сотрясается у нас под ногами! И только если мы будем сотрясаться вместе с ней, мы сумеем спастись. Самая большая опасность подстерегает того, кто думает, будто он уже спасся. Смелее в бой!

Хирш распахнул дверь. Наружу вырвался холодный поток кондиционированного воздуха, будто мы вошли в могилу.

— Хандра? — спросил Мойков.

— Средней тяжести, — отозвался я. — Не для водки. Обычная хандра бытия.

— Но не жизни?

— И жизни тоже, Владимир. Правда, более оптимистичная. Нужно больше наслаждаться жизнью и жить осмысленней. Напряженнее. С дрожью. Наказ Роберта Хирша.

Мойков рассмеялся. Сегодня вместо униформы он надел очень просторный костюм, который болтался на нем, придавая ему сходство с огромной летучей мышью, и большая мягкая шляпа.

— О смысле жизни всегда интересно побеседовать, — сказал Мойков. — За этими разговорами и жить забываешь. Очень удобная замена. Но сегодня, к сожалению, я не могу. Должен спасать гостиницу. Рауль, столп всего нашего благосостояния, надумал съехать. Хочет снять квартиру. Для гостиницы это была бы катастрофа. Он ведь занимает у нас самые роскошные апартаменты. Молись своему богу, чтобы он остался, иначе нам придется поднимать цены на все номера.

На лестнице послышался чей-то голос.

— Это он! — сказал Мойков. — Оставляю тебе на всякий случай бутылку водки. Сумерки усугубляют меланхолию жизни.

— Куда вы собрались? — спросил я.

— В «Кутилу». Воздушное охлаждение и великолепные бифштексы. Подходящее место для уговоров.

Мойков исчез вместе с Раулем, который был сегодня в белом костюме и красных ботинках. Я уселся под жалкой пальмой и попытался заняться английским. «Эта дрожь, про которую говорил Хирш, — думал я, — подспудная дрожь земли, жизни, сердца. Тот, кто спасся, не смеет забывать о ней, не смеет хоронить ее в удобном болоте мещанства! Это дрожь спасенного бытия, танец спасенного существа, со слезами на глазах заново открывающего все вокруг, когда снова ложка в руке, дыхание, свет, шаг, который опять имеешь право сделать, и вновь и вновь ликующее сознание — ты не умер, ты ускользнул, ты спасся, не околел в концлагере и не погиб от свинцового отчаяния, как Теллер».

Вниз по лестнице плавно спускалась графиня, похожая на призрак в темных кружевах. Я решил, что она ищет Мойкова, и приподнял бутылку.

— Владимир Иванович вышел, — сказал я. — Но оставил утешение всем страждущим.

Тоненькая особа покачала головой:

— Не сегодня. Сегодня я ухожу. Ужин в память о великом князе Александре. Великолепный мужчина! Мы с ним однажды чуть не обручились. Его убили большевики. За что?!

Ответа у меня не было, поэтому я предпочел спросить:

— И где же торжество?

— В «Русской чайной». С друзьями. Все русские. Все бедные. И все транжиры. Устраивают праздник, а после неделями на одном хлебе сидят. Но зато у них был праздник!

У подъезда раздался автомобильный гудок.

— Князь Волковский, — пояснила графиня. — Он теперь таксист, вот и подвезет меня.

Она засеменила к двери, этакое трогательное пугало, в платье, переделанном из старых кружев. Даже ей сегодня вечером есть куда пойти, подумал я и снова попытался углубиться в учебник.

Внезапно я увидел стоявшую передо мной Марию Фиолу. Она подошла совершенно бесшумно и, вероятно, уже некоторое время рассматривала меня. На ней было желтое платье, которое выглядело так, будто под ним вообще ничего нет. Чулок на ней тоже не было, только желтые сандалии на босу ногу.