Семьдесят четыре года в стране, называвшейся когда-то Россией, коммунизм

-18-

Эта практическая основа древней философии, когда впоследствии переплелее теоретический уток христианского вероучения, дала роскошные «ковры» (oTpcofiaia 10)первохристианского любомудрия. Но новая, кантианская, христианству ничего не дала и дать не может 11.

Итак, что же остается делать убежденному христианину, желающему научиться истине и видящему несостоятельность мирской философии и у себя дома, и в тех местах, куда она изволит показываться? Ничего другого, конечно, как бросить ее и обратиться к законно носящему это наименование учению. Это и сделали первые наши отцы и учители Церкви. Отказавшись от основ и задач «ветхой» мудрости, они вместо этого «изыскали глубины духа» новой и «уяснили естество сущих», как поется в тропарях св. Григорию Богослову и его другу св. Василию Великому.

Для этих и подобных им людей философия была совсем не тем, чем для языческих и неверующих современных мудрецов, и путь к ней тоже был совсем другой, и в силу этого, наконец, и результат тоже стал новый и неожиданный —

чудесный. Философия для христианского православного «гностика» — употреблю

12

выражение Климента Александрийского — стала заключаться в чистом житий, в очищении себя при помощи благодати Божией от страстей и приобретении добродетелей — одним словом, сделалась подвигом.

«Если ты не ожидаешь себе ничего трудного, когда думаешь приступить к

13

философии, — говорит св. Григорий , -то начало твое вовсе не философское, и я порицаю таких мечтателей. Если эта философия еще только ожидается, а не пришла на деле, то человеку бывает приятно; если же она пришла к тебе, то или терпи, страдая, или (в противном случае) будешь обманываться в ожидании».

Чрез подвиги же внутренние и внешние человек достигает" дара познания вещей, в подлинном смысле уясняет естество сущих (xrjv cpuoiv icov ovicov) Вот эти-то «философы» и открыли людям, в чем состоит смысл и цель жизни. Но, конечно, уже жизни не вообще, а христианской, и не просто христианской, а православной, хотя многие хотели бы сгладить или совсем стереть эти разграничения. Но слово Божие не вяжется (2 Тим. 2, 9).

Итак, в чем же смысл этой жизни?

Вот мы подошли, наконец, к основному и самому главному вопросу этой главы, этой книги и самого спасения. На него мы должны ответить не гадательными измышлениями людей,

-19-

мнящихся быть учеными, многознающими и мудрыми, не выводами их рассудка, затемненного страстями, а духоносными словами мужей, постническим и святым житием приведших в благоуханную ясность свои мысли и стяжавших озарение от Св. Духа. Тогда только мы будем спокойны за свое спасение.

А они говорят следующее. Приведу свидетельства двух отцов.

«Всякий человек, рожденный в мир сей, тем паче христианин, — глаголет богослов св. Церкви ее последних времен, преп. Симеон 14, — пусть не думает, будто родился для того, чтобы наслаждаться сим миром и вкушать его радости, потому что если б этот был конец и эта цель его рождения, то он не умирал бы. Но пусть содержит в мысли, что родился он, во-первых, для того, чтобы быть (начать существовать) из не сущего, каким был; во-вторых, для того, чтобы, подобно постепенному возрастанию телесному, возрастать мало-помалу и возрастом духовным и добрым подвигом восходить в то священное и боголепное состояние, о котором говорит блаженный Павел: дондеже достигнем ecu... в мужа совершенна, в меру возраста исполнения Христова (Еф. 4, 13); в-третьих, для того, чтобы сделаться достойным обитать в небесных селениях и быть вчинену в сонм святых ангелов и петь с ними победную песнь Пресвятой Троице, Которая как одна дает ему бытие, одна же своею благодатию дарует и благобытие, т.е. то показанное священное боголепное состояние».

Для этих целей приходил на землю и Единородный Сын Божий, Господь Иисус Христос. Вот как богословствует о сем тот же св. отец, отвечая тем, кто считает, что цели эти непостижимы для человека и невозможно их ему — по крайней мере теперь — достигнуть:

«...Перестанем с небрежностью относиться к делу спасения своего и обманывать самих себя, придумывая извинения себе в своих грехах и говоря, что никак невозможно быть сему, то есть достигнуть показанного совершенства в настоящем роде, и философствуя таким образом в ущерб спасению нашему и на пагубу наших душ. Ибо, если захотим, возможно, и так удобовозможно, что одного произволения нашего достаточно к тому, чтобы воззвать нас на такую высоту 15. Где готово произволение, там нет уже никакого препятствия. — И что же говоришь ты, человече?